свое время привели в настоящий восторг приказчика из ателье господ Кино. «Да вы же как у Христа за пазухой, сэр! – воскликнул он, когда я их примерял. – Этаким штанцам никакой мороз не страшен». Признаюсь, теперь я не смог удержаться от усмешки при виде тех геркулесовых пропорций, какие приняли мои нижние конечности, и вполне искренне полагал, что посмеюсь над любым, пусть даже самым пронизывающим ветром: однако Эолу до конца нашего переезда тоже хватило поводов посмеяться.

Выше пояса я был одет в плотную нижнюю рубашку из фланели, затем шла еще одна рубаха, ватный жилет толщиной в палец, пальто и поверх всего этого наконец огромная shuba, неуклюжая накидка из овчины до самых пят. Голову мою защищали меховая шапка и bashlik, представляющий собой головной убор конической формы и надеваемый поверх шапки. Крепится он при помощи двух длинных концов, которые обыкновенно завязывают вокруг горла.

Облачившись таким образом во все эти доспехи, я совершил пробный выход на улицу к своему компаньону, который, будучи и сам от природы весьма крупным человеком, теперь в своем зимнем наряде выглядел как настоящий Колосс Родосский. Представляю, сколько веселого смеха мы вызвали бы в этих нарядах где-нибудь на Пикадилли!

– Думаю, выдержите дорогу, – сказал мой друг, оглядывая меня со всех сторон. – Однако ноги в любом случае замерзнут. День обычно уходит на то, чтобы привыкнуть к поездке в санях, и хоть ехать мне всего чуть дальше Самары, рад буду неописуемо, когда все это закончится.

Говоря это, он застегивал на поясе ремень с револьверной кобурой. Вспомнив разговоры о том, что окрестности густо заселены волками, я попытался последовать его примеру. Впрочем, таковая возможность отсутствовала – человек, изготовивший мой пояс, не мог предвидеть тех гигантских пропорций, которые обретет моя талия во всем этом русском снаряжении. В конце концов я принужден был отказаться от затеи с кобурой, удовольствовавшись тем, что пристегнул оружие к седельной сумке.

В качестве рациона для поездки продолжительностью примерно в тридцать шесть часов и с учетом невозможности купить провизию в дороге я запасся курицей и котлетами, которыми плотно набил котелки. Мой компаньон взялся обеспечить нас хлебом и чаем, без каковых ни один русский не пустится в путешествие. Багаж у него был небольшой, да и мой мы сократили, насколько возможно; тем не менее нам не удалось разместить его в первых санях, представленных на наш суд. Когда мой дорожный баул, седельные сумки, ящик с патронами, ружье и спальный мешок были уложены внутрь и покрыты слоем соломы, я попробовал сесть на все это и обнаружил, что между потолком и моим импровизированным сиденьем почти не осталось места. Мне пришлось сложиться практически вдвое.

– Давайте другие сани, – приказал мой компаньон. – Ты погляди, какой ветер сегодня резкий!

Порывы действительно были такие, что все наши меры предосторожности выглядели напрасными. Следующее транспортное средство оказалось шире и более просторное, нежели предыдущее, напоминавшее своей формой скорее гроб и как будто специально спроектированное, чтобы подвергать пассажиров невыносимой пытке, особенно в том случае, когда они, подобно мне и моему компаньону, наделены от природы совершенно нежелательными для долгой поездки в санях – пусть и необходимыми, когда вы находитесь в густой толпе – длинными ногами. В сани запрягли трех лошадей, чьи попоны и гривы были покрыты инеем и сосульками. Коня по центру закрепили оглоблями с огромной деревянной дугой, окрашенной в яркие цвета. С дуги над конской головой свисал колокольчик. Двух боковых лошадей пристегнули к оглоблям. Подобная упряжка создана для того, чтобы коренник шел рысью, а пристяжные – галопом. Причем головы их отвернуты дугой в сторону от того направления, куда смотрит центральная лошадь, поскольку голова этого несчастного животного жестко зафиксирована дугой.

Удачно подобранная тройка с хорошими лошадьми, способными развивать скорость до двенадцати миль в час, являет собой поистине красивое зрелище, особенно если упряжка прошла должную подготовку и пристяжные не пытаются перейти на рысь, в то время как центральная лошадь четко выполняет возложенную на нее задачу. Однако лошадям наверняка неудобно находиться в таком несвободном положении. В самом устройстве этой упряжки не предусмотрена возможность лучшего хода, если лошадей запрячь по-иному.

Наконец мы бодро тронулись в путь, и над головой у коренника зазвенел колокольчик, весело разливаясь по всей округе с каждым шагом нашей упряжки.

Над горизонтом уже поднималось солнце. Невзирая на сильный мороз, утро выдалось великолепным и ярким, а вдыхаемого нами кислорода хватило бы на то, чтобы поднять дух самому брюзгливому представителю рода человеческого. После небольшого спуска наш Ииуй резко взял вправо; затем последовал подъем и непродолжительная тряска, пока мы съезжали с крутого берега, после чего сани оказались на широком и ровном пространстве, похожем на проезжую дорогу. Вид множества мачт и лодок, попавших в железные оковы безжалостной зимы и обреченных оставаться во льду до прихода весны, подсказал мне, что мы едем по Волге. Нашему взору открылась оживленная картина – по всему этому замерзшему тракту двигалось множество крестьян, шагавших рядом со своими санями, на которых они перевозили хлопок и другие товары из Оренбурга к железной дороге. Тут мимо нас пронеслась лихая тройка, ямщик с нее что-то крикнул, а наш Ииуй завопил на своих коней, налегая на кнут в тщетной попытке догнать своего собрата. Что молодые, что старые – все здесь выглядели глубокими старцами. Их усы и короткие густые бороды белели, покрытые изморозью, словно сединой. Согласно всем полученным мною сведениям, река замерзла недавно, и пароходы, груженные зерном из южных российских губерний, курсировали между Сызранью и Самарой до самых последних дней. Мешок зерна весом в сорок фунтов стоит здесь сорок копеек, тогда как в Самаре за него просят не более восемнадцати. Немного дальше по течению Волги строится мост. По нему пройдет железная дорога, и говорят, что через два года поезда будут ходить не только между Самарой и столицей, но даже до Оренбурга.

Чем дальше мы мчались по сверкавшему льду, который под лучами восходящего солнца сиял подобно отполированной кирасе, тем живописней становился пейзаж. Вот мы приблизились к такому месту, где вода от порыва ветра или своего внутреннего движения вдруг вскипела пеной и волнами, и как будто именно в этот момент суровый мороз обратил ее в твердую массу. Столбы и глыбы ярко блестевшего льда выглядели так, словно некая могущественная воля нарочно придала им тысячу самых необычных и причудливых очертаний. Чуть поодаль настоящий фонтан, идеально сложенный из колонн ионического и дорического ордера, отражал бесчисленные радужные блики, испускаемые алмазными сталактитами, которые свисали