Ты довольна?

Она идет в прихожую, но на пороге останавливается:

— А может быть, не стоит?.. — и через плечо смотрит на мать все так же спокойно. — Может быть, лучше в окно выброситься? А, как ты думаешь?

— Вера, что ты говоришь? Господь с тобой.

Вера коротко смеется:

— Я пошутила. Честное слово. Я не выброшусь в окно. Я трусиха… Я выйду замуж. Хотя это, может быть, еще страшнее.

Екатерина Львовна остается одна в столовой. Вот и исполнилось ее желание. Вера невеста. Но как грустно, как тяжело. Она вытирает слезы и крестится. Потом быстро расставляет чашки на столе. Руки все еще дрожат, и чашки жалобно звенят. Зачем она это делает? Кому нужны эти чашки? Разве будут пить чай?.. Вера возвращается.

— Мама, он сейчас придет. Он так обрадовался, даже смешно. Глупый человек. Он думает — счастье. Он думает — любовь. А на самом деле… — Вера пожимает плечами. — Пойдем, мама, помоги мне одеться. Я хочу встретить его в белом платье, настоящей невестой…

Через четверть часа приходит Владимир Иванович, счастливый и растерянный.

Екатерина Львовна впускает его.

— Я так рада, — говорит она, целуя его в лоб.

Глаза его блестят из-под очков.

— Это самый счастливый день моей жизни.

— Надеюсь, что вы теперь всегда будете счастливы. Верочка… это… твой жених.

«Мой жених… — Вера стоит перед зеркалом в белом широком платье. Глаза смотрят печально и удивленно, рот кажется совсем невинным, и руки беспомощно опущены. — Мой жених, — повторяет она. — Я невеста… — Она улыбается себе в зеркале. — Здравствуй, невеста». А о нем, об Арсении, она больше не будет думать. Кончено. У нее жених. Но сердце больно сжимается, боль бежит от сердца к ногам, к рукам, к горлу, и хочется кричать от тоски. Но нельзя. Там, за стеной, ее жених. Он не должен знать. Никто не должен знать…

Она выходит в столовую, протягивает руку Владимиру Ивановичу:

— Володя… — Голос ее звучит тихо и нежно, и лицо розовеет от смущения. — Вы можете меня поцеловать.

Он касается губами ее щеки и закрывает глаза:

— Господи, как я счастлив…

Все молчат. «Что бы ему еще сказать», — думает Вера. У Екатерины Львовны встревоженное лицо. Круглые часы громко тикают.

Владимир Иванович вдруг становится веселым и шумным.

— Вот увидите, какой я теперь буду, — говорит он, шагая по маленькой столовой. — Вот увидите. Я хочу, Верочка, чтобы вы гордились вашим мужем. Я весь мир переверну.

Вера смеется:

— Ну конечно перевернете…

— Вы знаете, на нашем заводе… Меня так ценят. Я…

Вера улыбается, не слушая. Вот он какой. А она и не знала. Разговорчивый. И чем-то гордится. Она думала, робкий, тихий. А он вот какой.

Ей становится скучно.

— Послушайте, Володя. Поедем ужинать. Куда-нибудь, где цыгане. Хорошо?..

— Что ты, Верочка? Как можно к цыганам? Вас благословить надо. А ты к цыганам…

— Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…

Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.

Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.

Дни за днями катятся,

Сердце болью тратится,

Обрывая тоненькую нить… —

поют они гортанно и страстно.

— Как грустно, — вздыхает Вера. — А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?

— Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[2]. Там веселее.

Но Вера качает головой:

— Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.

— Верочка, ты слишком много пьешь.

— Оставь, мама. Слушай лучше.

Пусть туман колышется,

Пусть гитара слышится —

Не мешайте мне сегодня жить…

Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.

— Не мешайте мне сегодня жить, — повторяет она медленно. — Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.

— Вера, что ты говоришь… — испуганно шепчет Екатерина Львовна. — Не пей больше.

— Ты думаешь, я пьяна? Нет. А может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на «ты»?.. Жених и невеста всегда на «ты».

Она протягивает ему стакан, чокается.

«Надо сказать, что-нибудь неприятное», — и смотрит ему прямо в глаза.

— Я не люблю тебя и никогда не полюблю.

Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.

— Глупый, — смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, — какой глупый. Я нарочно.

Он вытирает ее колени салфеткой:

— Ты пошутила?..

— Ну конечно. Конечно…

Пусть туман колышется,

Пусть гитара слышится,

Не мешайте мне сегодня жить… —

поют цыгане.

Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.

— Конечно я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..

— Вера, не пей больше.

— Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста. — Она смеется. — Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..

Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.

— Что же это такое? — растерянно оглядывается Вера. — Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.

Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.

— Верочка, пойдем танцевать.

— Танцевать? — удивленно переспрашивает она. — Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки… — Она кладет теплую ладонь на его руку. — Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…

Он целует ее пальцы.

— Смотри, — вдруг говорит она, вытягивая шею. — Какая у нее шуба, у той черной у окна. Я редко видела такую красивую. Ах какая. — Глаза ее суживаются от зависти. — Какая чудная.

Владимир Иванович наклоняется к ней:

— Тебе очень нравится, Верочка?

— Еще бы. Вот вопрос. Посмотри, какая пушистая.

— Раз тебе так нравится, надо будет тебе такую же купить.

— Мне?.. — Ее брови удивленно поднимаются. — А ты