обесценивание параноидным переносом и указывает, что «пограничные клиенты»[6] склонны к нему так же часто, как к идеализируюшему. Параноидный перенос обижал меня как терапевта — ведь он обесценивал мое желание помогать.

Но мой личный терапевтический опыт теперь говорит мне, что в нем есть правда — особенно если клиент попадает в точку (подмечая равнодушие, скрытое раздражение, недовольство или давление).

Страх перед этой правдой побуждает испытывать облегчение при идеализации: кажется, что все проще, когда на тебя смотрят восхищенными глазами. Восхищаются — значит считают компетентным — значит, будут больше верить — значит, терапия будет лучше работать, разве не так?

Но нет.

Терапия работает, когда в отношениях появляется доверие, доверие основано на искренности и познании друг друга, а познание невозможно без надежно выстроенной привязанности — и хотя бы один из участников процесса должен быть способен строить такие отношения, отказавшись от нарциссической защиты (то есть от защиты собственной грандиозности).

Поворотной точкой моей терапии стал момент, когда в ответ на очередной мой комплимент терапевт сказал: «Я чувствую за твоими словами напряжение, как будто тревогу. Ты меня боишься?» И позже внезапно признался: «Я понял, что я тоже тебя боюсь». Это признание стало началом нашего настоящего диалога — и моего настоящего исцеления.

Лирическое отступление

Я вижу, что многие коллеги втайне грустят, что не соответствуют стереотипному поп-культурному образу психотерапевта: волшебника, учителя, странствующего рыцаря или провокатора — компетентного, блестяще умного и завораживающего словом. В лучшем случае они кажутся себе ловкими фокусниками — и признаются в синдроме самозванца.

Однако хороший психотерапевт — не героическая фигура, никакой не сэр Ланселот — он Дон Кихот, Санчо Панса, он конь Дон Кихота и осел Санчо Пансы, он кто угодно, только не маг и кудесник.

Для тщеславия терапевта иметь репутацию гуру, наверное, круто. Но для клиента хорошо, если терапевт скорей

— чувствительный

— тревожный

— виноватый

— раненый в нежное место стыдом — и поэтому остро ощущающий стыд и уязвимость другого

(при условии хорошей рефлексии этих вещей).

То есть — самый обычный раненый целитель.

Конец отступления

Мы уже говорили в первой главе, что идеализацию просто не стоит принимать как должное. Это не необходимый этап отношений, как слияние, дифференциация или отделение. Защитные механизмы приходится учитывать в работе, и думать вместе с клиентом, почему в них есть надобность — так же, как мы задумаемся, зачем нужно отрицание, проективная идентификация или диссоциация.

А что, собственно, мешает задуматься?

Самая большая уязвимость человека — потребности. Мы все время в чем-то нуждаемся, все время рыщем в поисках «пищи», потому что — как и с физической пищей — мы крайне ограничены в способности удовлетворять свои эмоциональные потребности самостоятельно.

Мы — психически гетеротрофные[7] организмы.

Есть ужасная ложь в высказывании «мы приходим в этот мир в одиночку и покидаем его в одиночку». Его часто повторяют как некую горькую истину об экзистенциальном одиночестве человека. И неужели никому не приходит в голову, что в одиночку никто не рождается? Мы рождаемся в руки другого человека, на грудь матери. В миг рождения нас уже — как минимум двое. И так же, по свидетельствам многих, в смертный час люди нуждаются в человеческом присутствии.

Отношения являются естественной средой обитания человека.

Я помню, как-то раз на терапевтической группе, которую я вела, отключили свет, и мы остались в полной темноте, но решили продолжить разговаривать. Немедленно обнаружилось, что человек в темноте «видим» только пока говорит — это было удивительное ощущение, как будто голос, речь, интонация это огоньки, подсвечивающие говорящего. Стоило мне несколько минут помолчать, как я почувствовала себя невидимкой для группы: сначала это было любопытно, потом беспокойно; я поразилась, как быстро я дошла до острого чувства обиды и раздражения за то, что меня забыли. Тогда я впервые всерьез задумалась о своей потребности в контакте — о том, что я делаю для того, чтобы сохранять контакт с группой… а также о том, на что я могу идти ради того, чтобы этот контакт не терять, каких ситуаций избегаю как терапевт.

Отрицанием уязвимости будет отказ размышлять, какие потребности терапевта вовлекаются в терапию, в чем я как терапевт нуждаюсь в отношениях с клиентом, что пытаюсь «добрать».

Всегда где-то рядом — потребность в признании, потому что дефицит признания заложен в самой сути нашей работы. Этический кодекс психолога запрещает нам рекламировать наши услуги и просить об отзывах клиентов, ограничивает нашу активность в соцсетях. В результате единственной формой признания в собственно терапевтической деятельности становится выражение благодарности от клиентов, в жизни которых произошли изменения к лучшему, или тех, кто отогрелся в наших отношениях. Но эта благодарность — как осеннее солнышко: светит нам непредсказуемо и не каждый день.

Недалеко от нее расположена потребность в одобрении. Да, хоть мы и не дети, мы по-прежнему нуждаемся в том, чтобы кто-то одобрял наши действия, любовался, гордился и восхищался нами. Представьте человека, который, как это нередко бывает в нашей культуре, вырос в скупом на одобрение окружении: в критикующей семье, со строгими и скорыми на порицание учителями, в университетской и корпоративной среде, ценящей достижения, но жалеющей доброго слова даже для тех, кто их демонстрирует; с критичным и недовольным брачным партнером… Для такого человека одобрение и восхищение клиентов будет чуть ли не первым опытом насыщения — ошеломляющим опытом.

В детстве лето для меня было щедро наполнено одобрением — бабушки были готовы приветствовать любое проявление моих способностей, каждый добрый порыв. Все, что я делала, объявлялось важным, замечательным и достойным внимания. Каждый год целое лето я жила «в свете софитов», и это сделало одобрение знакомым и привычным: я знала с тех пор, что нужно делать, чтобы его заслужить, знала, как на него реагировать, а также — в более позднем возрасте — узнала, что могу без него обходиться и знаю, где его можно взять. Мои отношения с одобрением рано стали осознанными и спокойными.

И в то же время я видела, как болезненно воспринимают одобрение мои друзья, выросшие в других условиях. Как трудно им поверить в восхищение других, как тяжело его принимать. Фрустрированная потребность вытесняется — и вот мои друзья говорят, что им вовсе не нужно одобрение, не замечая и скрывая даже от себя, как они ищут его и в нем нуждаются.

То же происходит и с потребностью в заботе. Многие из нас сталкивались с дефицитом заботы в детстве — и