Но котенок упрямился. Стоило ей убрать руки, как он тут же прыгнул ей на грудь.

– Ну уж нет, Гектор! – вскричала дама. – Этот номер у тебя не пройдет. Ты не испортишь мой план. Больше ни одна капризная особь мужского пола не станет между моей дочерью и короной с земляничными листьями![3]

Лангфорд насторожился; его одолевало любопытство. Ведь во всей округе он был единственным обладателем короны с земляничными листьями – герцогского головного убора, надеваемого на коронацию монархов. Правда, он понятия не имел, где хранится его корона, но это не имело значения – насколько он знал, в Британии в ближайшее время не предвиделась коронация.

– Слушай меня внимательно, Гектор. – Дама заглянула в глаза котенка. – Слушай и запоминай. Если ты мне не поможешь, в твоей тарелке больше не появится ни рыба, ни печенка. Вообще ничего вкусного не появится. Более того, я приведу в дом собаку и буду кормить ее паштетом из гусиной печенки у тебя на глазах. Собаку, ясно тебе? Грязную дворнягу вроде Креза нашей Джиджи.

Котенок жалобно мяукнул. Но сердце дамы не дрогнуло.

– А теперь иди и сиди смирно.

И на сей раз котенок подчинился. Жалостливо мяукая, он покорно уселся на ветку, а дама, испустив вздох облегчения, спустилась с лестницы. Лангфорд тут же зашагал дальше, постукивая прогулочной тростью по утоптанной дорожке.

Женщина резко обернулась на звук его шагов. Она была красива: черные как смоль волосы, молочно-белая кожа и алые губы – вылитая Белоснежка после двадцати лет счастливой жизни с принцем. Правда, она оказалась старше, чем он предполагал. По голосу и фигуре он дал ей чуть больше тридцати, однако ей было лет сорок, если не больше.

Дама взглянула на герцога, и глаза ее округлились, как золотые гинеи. Но она тут же пришла в себя и, улыбнувшись, проговорила:

– Прошу прощения, сэр. – Сейчас дама совсем не походила на тираншу, только что мучившую беднягу Гектора. – Ужасно неловко вас беспокоить, сэр, но я не могу достать своего котеночка. Он застрял на ветке дерева.

Герцог нахмурился. Он хмурился так грозно, что при виде его насупленных бровей многие спешили ретироваться в другой конец комнаты.

– А конюх или слуга не могут снять вашего звереныша?

Дама со вздохом покачала головой:

– Нет, к сожалению. Я отпустила их до вечера.

Редко встретишь женщину, которая просчитывает все на шаг вперед. Впрочем, если бы его приперли к стенке, он признал бы, что мужчины, которые просчитывают все на шаг вперед, встречаются ничуть не чаще. Герцог еще больше помрачнел, но дама, судя по всему, нисколько не смутилась.

– Сэр, не могли бы вы снять его? – Она снова улыбнулась.

«Восхитительная головоломка, – думал герцог. – Как поступить? Сразить ее грубым отказом или подыграть для разнообразия?»

– Да, разумеется, – кивнул Лангфорд. Действительно, почему бы и нет? В последнее время его жизнь превратилась в сплошные серые будни. К тому же в юности он обожал шарады и живые картины.

Дама с готовностью отступила в сторону; теперь она взирала на него с восторгом и благоговением. Герцог мысленно усмехнулся. Не знай он, что перед ним честолюбивая мамаша, которая приглядела его в мужья для своей дочери, он решил бы, что она сама к нему подбирается.

Герцог поставил ногу на первую, ступеньку лестницы, и шаткая конструкция жалобно скрипнула под его весом. Котенок же перестал мяукать и недоверчиво уставился на незнакомца. Подобравшись к зверьку, Лангфорд схватил его и спустился вниз. Котенок тут же вырвался из его рук и прыгнул на пышную грудь хозяйки.

– Ах, Гектор, – проворковала она, – как же ты меня напугал, негодник! – Гектор, все еще опасавшийся за свое будущее – ведь он не мог остаться без рыбы и печенки! – спорить не стал. – Чем мне вас отблагодарить, сэр? – Дама с улыбкой взглянула на герцога.

– Помогать ближним – великое счастье, – ответил Лангфорд. – Так что не стоит меня благодарить. Желаю всего наилучшего.

– Сообщите хотя бы свой адрес, любезный сэр! – вскричала дама. – Мой повар превосходно готовит земляничный пирог. Я пришлю вам на пробу.

– Благодарю вас, но я не очень люблю землянику.

– Тогда вишневый.

– Терпеть не могу вишню. – «Интересно, как далеко она зайдет?» – думал Лангфорд.

Дама взглянула на него в растерянности, но тут же вновь заговорила:

– Знаете, а у меня припасен ящичек кларета «Шато Лафит» урожая сорок шестого года.

От такого угощения трудно было отказаться. Лангфорд еще в юности пристрастился к хорошим винам. А в сорок шестом году «Шато Лафит» уродилось исключительное. К сожалению, он допил свою последнюю бутылку три года назад.

Герцог с любопытством взглянул на собеседницу. Она жила в довольно скромном коттедже, но была, судя по всему, весьма состоятельной особой. Кроме того, было очевидно, что она решила во что бы то ни стало осуществить свой план, то есть женить его на своей дочери.

– Или к вину вы тоже равнодушны? – Она взглянула на него с виноватой улыбкой.

Тут Лангфорд наконец сдался:

– Я живу в Ладлоу-Корте.

Правая рука дамы оторвалась от котенка, описала в воздухе дугу и – шлеп! – растопыренной пятерней опустилась на грудь; этот жест во все времена обозначал растерянность и восторг.

– Ну конечно!.. О Боже! Вы ведь… Боже правый!

Но все же дама не стала падать в обморок, а просто присела в изящнейшем реверансе.

– Ваша светлость, я распоряжусь, чтобы вино доставили в Ладлоу-Корт перед обедом.

Когда она выпрямилась, герцога внезапно охватило чувство, что он видел ее раньше. Видел, когда мир был моложе. Или по крайней мере он сам. Тотчас же отогнав эту мысль, он коротко кивнул:

– До свидания…

– Миссис Роуленд, – подсказала дама, хотя герцог так и не выразил желания узнать ее имя. – До свидания, ваша светлость.

Роуленд? Лангфорду вдруг показалось, что он где-то слышал это имя. Но где именно? И когда? Распрощавшись с миссис Роуленд, герцог медленно шагал по дорожке, напрягая память, но так ничего и не вспомнил.

Декабрь 1882 года

Мисс Роуленд не перепрыгивала через булыжники. Она их разбрасывала. Рыхлый коричневатый лед сковал берега ручья, но между ледяными глыбами по-прежнему змеилась тонкая струйка воды. Вот туда Джиджи и кидала камни. Плюх! Плюх! Плюх! Она бросала их как придется: иногда в воду один за другим летели десяток булыжников, иногда же между всплесками проходила минута, а то и больше. Этим она словно кричала о состоянии своей души, в которой тревога сменялась длительными раздумьями, а те, в свою очередь, вытеснялись новым приступом беспокойства.