Джулия никогда не знала, куда деть ощущение, что ей хотелось бы больше для себя времени, пространства, покоя. Может, с девочками было бы иначе, но у нее мальчики. По году она носила их на руках, но после этих бессонных каникул она оказывалась во власти их телесной природы: воплей, брыканий, стука по столу, состязаний в том, кто громче пернет, и бесконечного исследования собственных мошонок. Она это любила, все это любила, но ей не хватало времени, пространств и покоя. Может, будь у нее девочки, они были бы задумчивыми, менее грубыми, более сознательными, не такими зверятами. Даже проростки подобных мыслей казались ей отступничеством от материнства, хотя она всегда знала, что хорошая мать. Почему же все так сложно? Другие женщины отдали бы последний пенни, лишь бы делать то, что она презирала. Все блага, обещанные бесплодным библейским героиням, дождем пролились ей прямо в ладони. И утекли сквозь пальцы.

хочу слизывать сперму с твоего очка

С Марком они встретились в салоне фурнитуры. Это было изящное место и отвратительное; в мире, где на пляжи выносит тела сирийских детишек, оно было неэтичным, или, по меньшей мере, вульгарным. Но следовало учесть ее бонус.

В момент появления Джулии Марк уже разглядывал образцы. Он хорошо выглядел: подстриженная, припорошенная сединой бородка; намеренно тесноватая одежда, явно не покупавшаяся по три вещи разом. Он излучал физическую уверенность человека, который не всегда сможет назвать с точностью до тысячи долларов сумму на своем банковском счету. Это не располагало к нему, но не замечать этого было нельзя.

— Джулия.

— Марк.

— Похоже, Альцгеймера у нас нет.

— Какого еще Альцгеймера?

Невинный флирт так оживляет — нежная щекотка от слов, которые нежно щекочут твое самомнение. Джулия хорошо это умела, любила и не упускала случая поупражняться, только вот за годы замужества это занятие обросло угрызениями совести. Она понимала, что ничего страшного в такой игривости нет, ей хотелось, чтобы и Джейкоб допускал ее в свою жизнь. Но она знала его иррациональную, безудержную ревность. И как бы это ни расстраивало — Джулия не смела и обмолвиться о любовном или сексуальном опыте из прошлого, и ей приходилось дотошно объяснять всякий опыт в настоящем, если он хоть в чем-то мог быть превратно истолкован, — это была часть его натуры, значит, и надо было брать это в расчет.

Притом эта его особенность притягивала ее. Сексуальная неуверенность Джейкоба была столь глубока, что могла идти лишь из самих глубин. И даже когда ей казалось, что она знает о нем все, Джулия не могла ответить, что породило в нем эту ненасытную жажду ободрения. Бывало, расчетливо избежав какого-то невинного события, которое точно поколебало бы его хрупкий душевный покой, она с любовью смотрела на мужа и думала: "Что это с тобой?"

— Извини, опоздала, — сказала она, поправляя воротник. — У Сэма нелады в Еврейской школе.

— Ой-вэй.

— Точно. Ну, как бы оно ни было, вот я. Физически и духовно.

— Может, сначала по кофе?

— Я пытаюсь его не пить.

— Почему?

— Слишком завишу от него.

— Но это беда, только если кофе нет под рукой.

— И Джейкоб говорит…

— И это беда, только если Джейкоб рядом.

Джулия хихикнула, не вполне понимая, смеется его шутке или своей девчоночьей неспособности устоять перед его мальчишеским обаянием.

— Надо заслужить кофеин, — сказала она, принимая из его руки чрезмерно состаренную бронзовую шишку.

— Тогда у меня есть новости, — сказал Марк.

— И у меня. А мы не будем ждать Дженнифер?

— Нам не нужно. Это и есть моя новость.

— Ты о чем?

— Мы с Дженнифер разводимся.

— Что?

— Мы разошлись еще в мае.

— Ты сказал разводитесь.

— Мы разошлись. Теперь разводимся.

— Нет, — сказала Джулия, сжимая бронзовый шар и еще больше его состаривая, — вы — нет.

— Что мы — нет?

— Не разошлись.

— Я бы знал.

— Но вы были вместе. Мы же ходили в Кеннеди-центр.

— Да, мы были на постановке.

— Вы смеялись и касались друг друга, я видела.

— Мы друзья. Друзья смеются.

— Но не касаются друг друга.

Марк протянул руку и тронул Джулию за плечо. Она невольно отстранилась, отчего оба они рассмеялись.

— Мы друзья, которые были женаты, — пояснил Марк.

Джулия заложила прядь волос за ухо и добавила:

— Которые все еще женаты.

— Которые скоро не будут.

— Не думаю, что это правильно.

— Правильно?

— Происходящее.

Марк выставил руку без кольца:

— Происходит уже настолько давно, что полоска загорела.

К ним подошла тощая служащая:

— Могу я вам чем-то помочь сегодня?

— Может быть, завтра, — сказала Джулия.

— Думаю, мы тут разберемся, — произнес Марк с улыбкой, показавшейся Джулии столь же игривой, сколь и та, с которой Марк встретил ее.

— Если что, я здесь, — сказала продавщица.

Джулия положила ручку, пожалуй, чересчур резко, и взяла другую, стальной многоугольник — до смешного тугой, до отвращения маскулинный.

— Что ж, Марк… И не знаю, что тебе сказать.

— "Поздравляю"?

— "Поздравляю"?

— Ну, конечно.

— Это вообще не кажется уместным.

— Но мы сейчас говорим о моих ощущениях.

— Поздравить? Серьезно?

— Я молод. Ну, не совсем, но все-таки.

— Без "не совсем".

— Ты права. Мы определенно молоды. Будь нам по семьдесят, тогда все было бы иначе. Даже, наверное, и в шестьдесят, и в пятьдесят. Может, тогда я бы сказал: "Ну, вот это и есть я. Таков мой удел". Но мне сорок четыре. Еще огромная часть моей жизни впереди. И то же самое у Дженнифер. Мы поняли, что будем счастливее, если проживем каждый свою жизнь. Это хорошо. Уж точно лучше, чем притворяться, или подавлять себя, или с головой уйти в чувство ответственности за свою роль и не спрашивать себя, та ли это роль, которую ты бы выбрал сам. Я еще молод, Джулия, и я выбираю счастье.

— Счастье?

— Счастье.

— Чье счастье?

— Мое счастье. И Дженнифер тоже. Наше счастье, но по отдельности.

— Гонясь за счастьем, мы убегаем от удовлетворения…

— Ну, ни мое счастье, ни мое удовлетворение точно не рядом с ней. И ее счастье точно не возле меня.