– Что ж, я… должен уважать священные узы. Я заглушу в себе эту страсть, – пообещал Генрих.

Позднее герцог де Сюлли написал в своих «Мемуарах», что сразу же подумал о том, как легко обманываются страстные сердца. Воистину, в том, что касается личной жизни, королям вряд ли стоит доверять!

Теперь Мария говорила о своей коронации каждый день. Важно отметить, что она все просчитала и с точки зрения политики. Генрих вел подготовку к войне с Габсбургами. Он давно уже мечтал изменить расстановку сил в Европе. В 1610 году король Франции собирался отправиться с войском в Германию, чтобы поддержать протестантов.

Со временем мысль о коронации перестала казаться Генриху столь уж кощунственной. Прежде всего, это был шанс избавиться от ненавистного Кончино

Кончини и Леоноры Галигаи (в этом, кстати, он ошибался: Мария и слышать не желала об изгнании своих фаворитов, к которым была глубоко привязана). Во-вторых, в рассуждениях Марии относительно будущего их сына имелся определенный резон. Имелась и еще одна веская причина. По-прежнему пылко влюбленный в Шарлотту-Маргариту, Генрих рассчитывал, что пышное действо заставит юную прелестницу вернуться в Париж.

Наконец настал день, когда Генрих, призвав к себе супругу, заявил:

– Хорошо, я согласен, но при условии, что украшением коронации будет ОНА!

Разумеется, Марии, как и любой другой женщине на ее месте, пусть и не благородных кровей, подобное условие не понравилось.

– За кого вы меня принимаете?! – вскричала она. – С этой вашей малолетней замухрышкой де Конде… вы выставили себя на всеобщее посмешище!

Понимая, что обратить все в шутку не удастся и очередного страшного скандала не избежать, Генрих не стал настаивать. Он побаивался, чувствуя, что несправедливо обращается со своей женой. А раз так – надо идти на уступки, чтобы хоть как-то компенсировать нанесенный ей моральный ущерб. Да, тут король готов был проявить слабость, и дело не только в компенсации. Для его отношения к Марии вообще были характерны постоянные перепады и крайности. Доверие мгновенно сменялось подозрительностью, влечение – холодностью, уважение – безразличием… И потом, даже получая веские доказательства вероломства супруги, он всегда приходил к тому, что во многом сам провоцировал ее. Ну, почти всегда…

Именно по этим причинам он и сейчас вынужден был поклясться, что никогда больше не станет упоминать имя Шарлотты-Маргариты.

* * *

Церемония коронации состоялась 13 мая 1610 года в аббатстве Сен-Дени.

Надо сказать, что Генрих IV не любил праздники. Вернее, он не любил расходы, связанные с ними, но своим женщинам он никогда ни в чем не отказывал. В результате день коронации многим запомнился своим великолепием.

Весь Париж был залит огнями, по улицам разгуливали толпы народа. С высоких башен Бастилии беспрестанно палили пушки, на балконах Лувра развевались флаги.

На обычно угрюмом лице Марии с раннего утра сияла улыбка. Она добилась своего – сегодня день ее коронации! Самый значимый день в ее жизни, ибо все происходившее означало одно – укрепление личной власти. Конечно, об абсолютной власти речи не шло (коронация наделяла ее правами регентства в случае длительного отсутствия мужа), но Генрих довольно часто покидал ее. К тому же скоро должна была начаться очередная война, а на войне, как известно, всякое может случиться… Вот тогда-то, если король погибнет, она сможет стать настоящей властительницей Франции…

Кончино Кончини и его хитроумная супруга всеми силами старались обратить внимание Марии на реальность такой развязки, ведь сын Марии – наследник престола – был еще совсем ребенком, неспособным управлять государством. В данном случае регентство предоставляет неограниченные возможности. И главное – оно надолго!

Такие или подобные рассуждения не покидали Марию на протяжении всей церемонии. К сожалению, почти блаженное состояние флорентийки нарушил ряд неприятных происшествий. Во-первых, перед началом коронации с грохотом разбилась плита, закрывавшая вход в королевскую усыпальницу; во-вторых, во время самой коронации с головы Марии чуть было не упала корона.

Но и это еще не все. Когда кардинал де Жуайёз возложил корону на ее голову, ей вдруг стало так холодно, как если бы в собор ворвался холодный декабрьский ветер, и это в самый разгар мая! Что это? Знамение? Конечно, церемониям введения во власть всегда придавался излишне мистический характер, но попробуйте опровергнуть суеверие (так и хочется взять это слово в кавычки), что от того, как пройдет коронация, зависит и судьба коронуемого, и судьба всего государства.

Знамения… Предзнаменования… Знаки судьбы… И ведь действительно дурные предзнаменования нередко сбывались. А все, что произошло в тот день, сулило неприятности. И еще один маленький укол: король несколько раз язвительно назвал Марию «мадам регентшей», но она сделала вид, что не услышала, – стоит ли устраивать скандал в знаменательный день!

Что же касается организации церемонии, то она была безукоризненной. Свита Марии сверкала драгоценностями, музыканты были одеты во все белое, швейцарские гвардейцы выглядели просто красавцами в своих красно-синих мундирах. Король, как написал потом один из очевидцев, был «великолепно весел». Он сидел в своей ложе, окруженный придворными, и наблюдал за тем, как кардинал Жуайёз четко и со вкусом исполнял предписанную ему протоколом роль.

Он открыл небольшой позолоченный сосуд, кончиком золотой иглы перенес несколько капель ароматного миро на патену – литургический сосуд, стоящий на алтаре, затем, держа патену в левой руке, прочитал над Марией две молитвы, смочил большой палец в миро, начертал на ее темени крест и сказал:

– Помазаю тебя на царство освященным елеем во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Почти тотчас помощник кардинала платком с золотой вышивкой стер помазание.

Затем Жуайёз обеими руками взял корону и торжественно опустил ее на голову Марии Медичи:

– Господь венчает тебя венцом славы, чести и справедливости. Прими сей венец во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

– Аминь! – повторили за ним все присутствующие. «Аминь!» – отозвалось гулкое эхо под сводами Сен-Дени.

Следует признать, что пышность церемонии все же больше соответствовала пожеланиям Марии Медичи, новоиспеченной регентши, нежели короля. Вообще, в тот день настроение Генриха, вопреки сказанному выше (был «великолепно весел»), скорее отличалось унынием, но это понимали лишь немногие.

После коронации Генрих сказал своему любимцу, полковнику Франсуа де Бассомпьеру:

– Мне так неприятны эти шумные торжества, но этот праздник… Для меня он так тягостен…

– Я заметил это, Ваше Величество, хоть вы и старались казаться веселым. Что же случилось, смею спросить?

– Если я вам скажу, что испытываю сейчас, вы сочтете меня суеверным. И это, кстати, будет вполне справедливо. Вы абсолютно правы: я весь день принуждаю себя быть веселым… Знаете, мне кажется, что жить мне действительно осталось недолго…