Мара втянула воздух в легкие, и ее тут же замутило: глубокий вдох был ошибкой. Она сглотнула и осторожно открыла глаза.

Она лежала в объятиях принца поперек его седла. Он развернул жеребца, чтобы оценить нанесенный ущерб, и она увидела, как другие суетятся вокруг, успокаивают лошадей. Михал и один из близнецов помогали подняться упавшему Этторе. Итальянец с недовольной гримасой остановил их неуклюжие попытки стряхнуть с него пыль и, слегка прихрамывая, направился к Маре и принцу.

— С дамой все в порядке? — спросил он с беспокойством.

Мара кивнула.

— А вы… как вы?

— Я когда-то был акробатом. Я умею падать, а вот вы… для вас попытка совершить такой прыжок была чистейшим безумием.

— У меня не было выбора.

Она опять закрыла глаза, еще раз сглотнула, по ее телу прошла дрожь.

— Позаботься о своей лошади, — строго приказал Родерик графу.

У них за спиной послышался шум: крестьянин, придя в себя, бросился к ним с громким криком. Это они со своими дворянскими выходками опрокинули его телегу, разбросали по грязи капусту. Он требовал немедленного возмещения ущерба.

— Неграмотный, неотесанный, немытый и гордый собой, — сказал Родерик, глядя на него сверху вниз. — Право проезда, друг мой, принадлежит не тому, кто захватывает его без спроса. Ты сам виноват в своем несчастье, к тому же ты чуть не погубил эту даму. Хочешь это оспорить?

Это было сказано негромким голосом, но в нем явственно прозвучала угроза. Крестьянин побледнел и начал пятиться, бормоча извинения. Трясущимися руками он выпряг лошадь из телеги, вскочил ей на спину и уехал.

Все время, пока шел этот разговор, Мара пролежала на руках у принца, крепко закрыв глаза. Она слышала, как люди вокруг нее двигались, как привели сбежавшего чалого, как принцу доложили, что конь не пострадал. Она почувствовала, как Родерик разжал объятия и поглядел на нее.

— Как вы себя чувствуете на самом деле?

Мара подняла ресницы и посмотрела на него.

— Я справлюсь, — проговорила она сквозь стиснутые зубы. — Мне не станет дурно.

Родерик прочел решимость в ее глазах, заметил воинственно выдвинутый девичий подбородок. От него не укрылся промелькнувший у нее в лице страх, вызванный не пережитой только что опасностью и не болью, а нежеланием опозорить себя на глазах у всех. Он ощутил стеснение в груди — странное чувство, незнакомое ему раньше, хотя одновременно, — правда, несколько ниже, — возникло и другое ощущение, вызванное прикосновением ее стройного тела, и вот уж это ощущение точно было ему хорошо знакомо. Непринужденное красноречие, которое он часто использовал как для нападения, так и для защиты, вдруг покинуло его.

— Вы справитесь.

Мара услыхала твердую уверенность в его голосе и позволила себе перевести дух. Тошнота отступила. Только теперь она почувствовала, какие крепкие мужские руки ее держат, какие стальные бедра служат ей ложем. Глаза у него — теперь она их ясно рассмотрела — были синие и глубокие, как море. В них промелькнула тревога. Мара смущенно опустила ресницы и устремила взгляд на красное, смазанное пятно на его мундире.

— Я… кажется, я запачкала вас кровью. Извините.

— Не извиняйтесь. У вас опять открылась ранка на лбу. Все это моя вина. Если бы не моя небрежность, ничего бы не случилось.

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Странно слышать такие слова от вас.

— Почему? Я произвожу впечатление человека слишком гордого, чтобы признать свою ошибку?

— Нет-нет. Вы производите впечатление человека, не допускающего ошибок.

Внезапно Родерик замолчал. Ей показалось, что он даже не дышит. Мара опять подняла ресницы. В его взгляде, устремленном на нее, читалось такое острое сомнение, что она попыталась выпрямиться и сползти с его колен.

Он сжал ее еще крепче.

— Труди! Коньяк!

Суровая амазонка повернулась в седле и вытащила из сумки плоскую серебряную фляжку. Родерик взял ее и поднес к губам Мары.

Она отвернулась.

— Это смягчит боль. Считайте, что это лекарство.

Он вновь прижал край фляжки к ее губам. Мара осторожно отхлебнула чуть-чуть, и тут принц запрокинул фляжку, так что ей волей-неволей пришлось сделать несколько глотков. Спиртное обожгло ей горло, у нее перехватило дух. Жидкий огонь растекся до самого желудка. С трудом отдышавшись, Мара сказала:

— Вы напоите меня допьяна.

— Разве это так уж плохо? — тихо спросил он, опять поднимая фляжку.

Оказалось, что это совсем не плохо. Мара вплыла в Париж на коньячных парах, действие которых было усилено переутомлением и голодом. Она не заметила, как они добрались до городской резиденции принца, как въехали в ворота, как ее внесли внутрь. Но когда принц опустил ее на упругие пружины матраца и начал расцеплять ее руки, сплетенные вокруг его шеи, она очнулась настолько, что сумела сонно улыбнуться ему.

— У меня тут холостяцкое хозяйство, но постараюсь отыскать для вас горничную. Если не найду, пришлю вам Труди.

— Вы очень добры, — прошептала Мара.

— Не спешите с выводами. Вы считаете, что я не допускаю ошибок, но было бы большой ошибкой приписывать мне несуществующие добродетели.

— У вас их нет? Значит, я могу ввести вас в искушение?

Его глаза заискрились смехом.

— Вам нужно разрешение или всего лишь мое мнение? Если первое — даю его вам без оговорок. Если второе, то ответ: да, без сомнения.

— Вам это может не понравиться.

— Это почему же?

Она заметила, что кончики ресниц у него золотистые — парчовый занавес, за которым он скрывал свои мысли. Но Мара успела кое-что заметить, прежде чем занавес опустился: в глазах принца промелькнуло некое предупреждение, отрезвившее ее затуманенный разум, заставившее ее вспомнить об осторожности. Искреннее оживление у нее на лице угасло. Она расцепила руки, обвивавшие его шею, и отодвинулась.

— Мне говорили, что мужчины предпочитают роль охотника.

— А некоторым женщинам нравится быть дичью?

— Только не мне, — торопливо ответила Мара.

— Думаете, ваш ответ заставит меня обуздать свои инстинкты и покорно ждать, пока вы меня очаруете?

— Вы все равно не сумеете.

— Не сумею? Жаль. Это было бы совершенно новое ощущение.

Казалось, он бросает ей вызов, хотя, опьянев от коньяка, она не была твердо уверена. Но если это был вызов, принять его сейчас она была не в состоянии. Она не сумела подавить зевок и прикрыла рот ладонью.

— Прекрасно. Давайте отложим до завтра.