– Пойдете в костел слушать Норейку?

– Виргилиуса?

– Ты помнишь его, да? Еще народный артист Советского Союза он был когда-то…

Я не стала говорить, что все народные СССР так и остались народными, даже если самого СССР уже нет. Но это, наверное, для нас. Для них это все в прошлом. Уехали все наши звания с нашими же танками.

– А сколько ему лет? Неужели он еще поет?

– Поет, еще как! – подмигнула мне Аушра. – Сходите обязательно. И духовой оркестр там будет…

– В костеле? Духовой оркестр?..

– Ну да, а что такого?

– Без ударников, наверное…

– Все будет, все будет, сходите!

Перед концертом в костеле была служба. Мы пришли пораньше, чтобы занять места. Но все лавочки, на которых католики слушают своего священника, были уже плотно заняты. Мы постояли-постояли, послушали чужую проповедь, вышли на улицу.

– Странное чувство. Вера одна. И не одна. Дело даже не в языке.

– Да… – рассеянно сказала Катька, ненароком оглядываясь.

Ну конечно, во дворе костела появились музыканты в синих пиджачках.

– Пришел? – спросила я.

– Не вижу, – ответила Катька, порозовев.

– Придет, не переживай. Ударные инструменты все стоят, прямо перед алтарем, я видела.

– Я тоже… И маримбу привезли.

– Здорово.

Музыканты смеялись, ели мороженое, несколько человек курили прямо за оградой. Современные католики менее истово относятся к внешней атрибутике своей религии, чем мы, православные христиане. Соблюдают приличия, но…

– Пришел, мам! – Катька взяла меня под руку.

Молодой человек светло и приятно улыбался, разговаривая со своими товарищами по оркестру.

– Приятный мальчик, – пробормотала я. – На папу твоего совершенно не похож, но приятный… Невероятно обаятельный…

– Почему он должен быть похож на папу? – удивилась Катька. – Папа красивый, конечно, но у него… брови косматые… И вообще… он иногда кажется очень восточным человеком…

– А тебе нравятся западные, да?

– Да! – засмеялась Катька. – У меня монгольский генотип не просит восстановления, как у некоторых, ты знаешь.

Знаю. Знаю, о ком говорит Катька. Но думать о нем не хочу. О том, кто по крови является мне очень близким родственником и кто всегда выбирает жен, русских по паспорту, но внешне похожих на девушек из Юго-Восточной Азии. Поюжнее, с островов, где намешаны далекие-далекие от нас расы… Третье веко, крепкие скулы, низкорослые…

– Пошли, встанем в проходе между рядами, поближе. Народу сейчас набьется…

После службы никто не разошелся, все как сидели, так и остались сидеть. Народ набивался и набивался. Когда прихожане, стоящие вокруг нас, опустились на колени, я почувствовала себя неловко. Креститься вместе со всеми мы не крестимся – они же наоборот – в другую сторону – кладут на себя крест, – и уж на колени мы точно вставать в костеле не можем. Кажется… Да и не за чем сегодня… Мы не настолько истово верующие, чтобы все разговоры с Богом вести, приклонив колена, в своем ли храме, в чужом… Мы стояли столбом среди прихожан, которые на коленях просили католического бога о чем-то своем, сокровенном. В боковом приделе показались музыканты. Я кивнула Катьке на Леонарда.

– Веселится, обормот…

Мальчик негромко пересмеивался с другими оркестрантами. Ну и ладно. Может, он не верующий? Отец его, дирижер, слушал спокойно. Гном по имени Зевс… Я одернула себя. Вот так кто-нибудь, влюбившись в Катьку, назовет меня Ведьма по имени Дюймовочка, – мне будет приятно? Я не ведьма, я просто… кое-что понимаю и чувствую, скажем так. Наперед. И на Дюймовочку похожа только в глубине души и на некоторых фотографиях, где не успела приосаниться, вытянуть шею, распрямить плечи и ровно поправить очки. На сильно постаревшую Дюймовочку, давно простившуюся со своим принцем эльфов.

– Эльфов – это не фамилия, – напомнила я Катьке.

Дочка с ужасом посмотрела на меня.

– Не обращай внимания! Это я так, из потока сознания выдернула фразу. Ты так маленькая думала. Что у принца фамилия такая… Эльфов… Скоро концерт начнется.

Катька рассеянно кивнула, ее внимание целиком было поглощено светловолосым, не слишком высоким, обаятельным литовцем. Что за черт! Я понимала, чувствовала это притяжение. Он притягивал меня так же, как ее. Похож на юного Рентгеныча? Да я давно не влюблена в него. Сижу спокойно в стоматологическом кресле, чувствую его близость и не волнуюсь ни капельки. Увлечение прошло лет… девятнадцать назад. Почему тогда? Слишком сильно люблю Катьку, очевидно. Вбираю в себя ее волнения, боль, вот теперь влюбленность. Я отлично ее понимаю.

– Я отлично тебя понимаю, – прошептала я Катьке. – Давай, вставай поближе, а то сейчас нас выметут отсюда.

Народ и правда стал напирать сзади и сбоку. Очень необычный концерт. Знаменитый оперный тенор, в солидном возрасте – семьдесят семь лет – поет живьем в костеле, в сопровождении духового оркестра, да еще с таким экзотическим инструментом, как маримба!

– Понимаешь? – Катька внимательно посмотрела на меня.

– Конечно, – тихо ответила я. – Невероятно обаятельный. Красавцем не назовешь, нос подкачал слегка, но в общем – неотразим.

Катька, слегка улыбаясь, загадочно посматривала на своего избранника. «Это неверный путь! – стучало у меня в голове. – Это те же ошибки! Не нужно выбирать мужчину, пусть он выберет тебя. А ты подумаешь – нужен ли он тебе. И скажешь «да» или «нет»». Но как быть, если так уже произошло? И Катька выбрала себе этого симпатичного мальчика? Для…» Я с сомнением посмотрела на Катьку. Для любви?

– Сколько ему лет, ты не посмотрела в «Фейсбуке»?

Катька опустила глаза.

– Что? Двадцать уже?

Она помотала головой.

– Больше?

Катька кивнула.

– Двадцать два, осенью будет… Мам, ты не представляешь, когда у него день рождения…

– И когда же?

– Между твоим и папиным. День за днем. Папин, его, твой.

– Вот это да!.. Какое удивительное совпадение… Ты серьезно говоришь?

– Да уж куда серьезнее! – вздохнула Катька. – Тоже Весы, как и вы. Интересно, он так же ничего не может выбрать? Двенадцатое, четырнадцатое, на поезде, на самолете…

– Знакомиться с тобой, не знакомиться… – засмеялась я.

Норейка пел просто великолепно. И для своего возраста, и безо всякого возраста вообще. Тенор, прекрасный, свежий, молодой голос. Однажды чуть захрипел внизу, перед тем как взлететь на какую-то невероятную, высокую, прозрачную ноту. Мне показалось, что несколько раз оркестр слегка расходился с певцом. Наверно, как следует не прорепетировали. Кто-то из музыкантов играл насупившись, кто-то очень старался, внимательно следя за каждым движением дирижера. Лео же переходил от одного инструмента к другому, был чрезвычайно занят, ответственен… хорош…