– Как вам у нас работается и живется? – спрашивает внезапно. И смотрит на меня пронзительно так.

– Да слава богу всё, – отвечаю, – Олег Борисович.

А он:

– Если какая помощь нужна, обращайтесь. Да, и зовите просто Олегом, какой я вам «Борисович»…

А сам – глаз с меня не сводит. Но это неудивительно: я и раньше недурна собой была, а теперь и подавно – живот к спине прилип и хожу в полуспортивной одежде. Минус десять лет как минимум…

В общем, стал он ко мне внимание и заботу проявлять: то – в удобную смену поставит, то – с трудной работой поможет, например, когда нужно под потолок к кабелям лезть… Еще один халат и тапочки выдал из своих запасов: «для дома, для семьи» – говорит. А уж отпроситься, если что, – так и вовсе нет проблем!

Семьи у него нет. «Не встретил еще любовь свою» – так мне про него сказали.

В общем, нравится он мне, а я ему, видимо. Впрочем, дальше «нравится» дело не идет: он меня ни о чём не расспрашивает, а я – его. Видно, думает, если захочу – сама всё про себя расскажу… Ну и я тоже так про него думаю.

Так и живу. К бабушке – уже как к себе домой прихожу: там стало уютно и тепло. Деньги – на счет положила: какой-никакой, а процент идет. За Клавдией Ивановной ухаживаю; а та меня целует: «Я теперь старухой хоть себя почуяла – стакан воды кто подать может. А то раньше всё сама делала, как молодуха, бегала, даже дрова колола…»

…Однажды входит в зал Олег – лица на нём нет. Подошел ко мне.

– Ольга, мне поговорить с тобой надо, только не здесь. И не в кафе. Разговор сложный будет, мало ли что может случиться… Насчет семьи твоей он будет. Я в курсе многого…

А тут – телефон зазвонил, ему на радость, ибо последние слова он еле выговорил.

Я даже и не удивилась особенно: рано или поздно он всё одно интересоваться бы стал.

– Приходи ко мне, я в Лесном переулке живу, дом восемь. Там и поговорим. Приходи когда хочешь, – отвечаю.

Назавтра вечером приходит он. В руках – гвоздики. Ну, бабушка засуетилась – в воду их поставить, а я его к столу зову. Сели.

– А что это цветов-то четное число? Иль поминать кого будем? – бабушка спрашивает.

Я сижу – сама не своя, а он:

– Я всё понимаю. Пойми и ты, Ольга, всё правильно, пожалуйста. Я помочь тебе хочу. От чистого сердца… А уж там – как знаешь. Если хочешь, я уйду. Тебе решать, в общем…

– Пойду Амура покормлю. – Клавдия Ивановна пошла на улицу.

Я тоже встаю из-за стола, беру одну гвоздичку, сминаю в руке.

– Ты мою семью поминать, что ли, пришел? – говорю, а сама комок в горле сглатываю. – Так живы они. На даче все были, когда дом взорвали. Муж, трое детей и свекор со свекровью… Там и будут жить, пока им квартиру не дадут. Дача теплая, со всеми удобствами… Ну а я? Да… поругались мы крепко, старые обиды припомнили… В общем, я их пока не хочу видеть, а они – меня. Вот и уехала я оттуда: всё одно в том городе жить не буду, ты ж понимаешь…

Олег белее полотна стал: смотрит на меня не мигая. А я:

– Вот уж повезло так повезло мне – они могли бы все погибнуть: у меня ж ночная смена была на станции… Только если б они погибли, то сколько б я прожила после? Один день?

Олег молчит. И смотрит на меня так, что у меня все внутренности сводит.

– Я вообще-то Светлану хотел помянуть… – наконец выдавливает.

А Светлана – это та, которая в декрет пошла и вместо которой меня взяли. Она умерла во время родов; все на похороны пошли, а я в зале осталась. Хоть и не знала ее, но переживала, будто сестра моя умерла.

– А тебе?.. – хрипит он. – Тебе жить надо, понимаешь?! Выродкам этим назло!.. А я – я вот тоже семью хочу! И детей… троих! У меня дом хороший, кирпичный, двухэтажный. Я на втором, родители – на первом…

Я ладонью закрываю ему рот.

– Я согласна, – шепчу.

…А потом – у меня останавливается сердце. То есть нет, я просто не знаю, что со мной происходит; я перестаю себя ощущать, как бы выхожу из тела… А потом я лечу вниз – прямо сидя на стуле, то есть вместе со стулом падаю, будто пол провалился, а внизу не подпол, а яма бездонная… Но при этом – меня кто-то обнимает и… одновременно по животу бьет! Но бьет изнутри, представляете? А еще голоса… И зачем они все вместе говорят – Сашка и Колька пытаются перекричать Наташку с Маришкой… Вот глупые! А я тем временем – погружаюсь в парное молоко, то есть не в само молоко, а в его запах, так в роддоме пахло. Я это на всю жизнь запомнила…

А затем – голоса стихают; меня никто не тревожит… Ну и хорошо! Устала я от дел семейных. Изо дня в день – одно и то же! Дом-работа-готовка-стирка-работа-дом-дача. Только вот в ушах – звон сильный… Как бы его еще убрать, и будет совсем хорошо!

Открываю глаза – потолок беленый, и пищит что-то. Тихо, но противно. И голосов много. Я лежу совсем голая, под простынкой. По сторонам зырк – я у стены лежу, справа еще кровать и окно. Проход. С другой стороны – еще две койки. И на всех люди под простынками лежат. Сглатываю и открываю рот. Надо что-то сказать, но что? Скажу «а-а-а-а-а-а».

– А-а-а-а-а-а!

Подходит мужчина, видать, врач.

– О, какой прогресс! – говорит. И простынку поправляет бережно так. – У тебя всё будет хорошо… Еще день тут, потом в палату. Муж, – говорит, – весь извелся уже. Хотя он молодец: если бы тебя к нам сам не привез, то не спасли бы…

– Дети? – шепчу. – У меня будут дети?

– Какие дети?! Ты в кардиологии, а не роддоме.

– Я хочу троих детей, я… – И пытаюсь привстать.

– Хочешь – родишь! А будешь дергаться – привяжу! Отдыхай… – Он уже, смотрю, и не рад, что я «а-а-а-а-а» сказала.

…Первой родилась девочка. Светланой назвали. Года через три буду еще рожать! Мальчика. Или девочку, уж как выйдет. А потом еще. Ведь все условия есть; да и свекровь со свекром – золотые люди… А Олега – повысили! Он теперь всем узлом связи заведует. Ходит такой знаменитый и важный; а я смотрю на него и смеюсь. Но по-доброму, конечно.

Вот сейчас еще обживемся… Нет, то есть когда уже и другие дети появятся, тогда!

Тогда я своим и позвоню. Интересно, что за квартиру им дали и где? Я соскучилась ужасно! Виданное ли дело: днем со Светочкой вожусь и Олежку обихаживаю, а ночью уроки с Колюшкой делаю да близняшек наряжаю… А Сашка жалуется: «Сколько работаю, а всё никак не повысят!» Ну ничего, терпение и труд всё перетрут.

* * *

…Самое страшное оружие, от которого нет спасения, – это жизнь! Потому что его придумал Бог. А оружие, несущее смерть, придумал человек. Думаю, что им смешно мериться силой: слишком разные у них весовые категории.

Натуральная жизнь

Рассказ