Радостно наблюдать, как к населению возвращаются бодрость и оптимизм – разумеется, на улицах много несчастных инвалидов и попрошаек, но, как и в старые дни, там весело играют дети. Насколько можно судить, населению удалось быстро преодолеть последствия войны и лишений благодаря простой живучести – и за счет принесения слабых и старых на алтарь естественного отбора. Дореволюционные блеск и роскошь испарились. Уровень жизни всех слоев населения нивелировался. «Аристократы», будь то знать или купечество, исчезли вместе с помпезными каретами, великолепными орловскими рысаками, солидными кучерами, шикарными авто. Теперь можно встретить лишь аристократов в лице Троцкого или другого вождя, пролетающего мимо на правительственной машине, чаще в сопровождении военного кортежа. Элегантность костюма и чисто внешняя опрятность, как правило, выдают иностранца. Даже представительницы прекрасного пола одеты в высшей степени скромно, если не бедно; редко-редко глаз цепляет наряд, преодолевший рамки нищеты.

Общее впечатление однообразия усиливается тем, что привычные яркие оттенки вышли из обихода. Знаменитая кумачовая рубаха прекратила существование; остатки пестрой крестьянской одежды полностью вытеснены из городской картины. Теперь редко увидишь просторное облачение белого духовенства, которое летом бывало самых радужных тонов, – очевидно, требуется мужество, чтобы носить его без крайней надобности. Исчезло и живое разнообразие униформ – военных, гражданских, служебных, студенческих, гимназических; разве что то тут, то там на глаза может попасться чиновничий картуз. Костюм западноевропейского образца с его убогим однообразием выдворил все остальное. Хоть как- то разбавляют общую картину красноармейцы, одетые в грубые серо-коричневые шинели, доходящие почти до пят, и странного вида суконный головной убор, напоминающий по форме стальной шлем средневековых княжеских дружинников.

Но чем дольше наблюдаешь и слушаешь, тем ярче среди однообразия проступают дореволюционные городские типажи, сменившие лишь внешний облик. Как и прежде, по московским закоулкам раздается скрипучий голос старьевщика, волжского татарина, предлагающий купить подержанные вещи. Улицы старого царского города как никогда кишат нищетой – как профессиональными попрошайками, так и истинно нуждающимися, – причем ни тех, ни других нельзя упрекнуть за излишнюю навязчивость. Снова появились мороженщики с ведерками буржуазного лакомства на головах, сулящего усладу в жаркий летний день. Как и раньше, на улицах и в подворотнях разместились прилавки продавцов старой книги и других мелких торговцев. Повсюду снуют разносчики с коробами фруктов, зелени и разнообразнейшей выпечки – дети торгуют наряду со взрослыми – и никакие коммунистические органы защиты прав ребенка более не собираются что-то с этим делать. Что касается товаров, привычные продукты питания продаются, как раньше. Изысканные деликатесы можно купить в первоклассных государственных магазинах, где они содержатся в чистоте и порядке, в то время как повседневные продукты, такие как хлеб и мясо, открыто лежат на уличных прилавках все в такой же несусветной антисанитарии, как и прежде. По-видимому, новая власть благополучно оставила планы на ужесточение гигиенических стандартов, не справившись с требованиями серой повседневности. Народ так и продолжает ездить на извозчиках, и, как и в былые времена, в извозчики приходится идти чистеньким паренькам, которых в менее коммунистических странах направили бы прямиком на школьную скамью, а не на козлы. Автомобили, как только дорога позволяет, разгоняются с поистине русским размахом, подвергая себя самой реальной опасности, – и ни один коммунистический страж порядка особенно не возражает против такого лихачества, угрожающего жизни окружающих.

В повседневной жизни снова заметны старые добрые черты русской культуры (или бескультурья), набирающие силу после недавней бури. Старые формы культуры пустили свои пульсирующие токи по венам новой жизни, отметая в сторону все доктрины и реформы.

* * *

Несмотря на это, большевизм еще не прекратил свою активность, не перешел на оборонительную позицию. Русский коммунизм все еще агрессивен, он все еще борется за безраздельную власть над обществом. Просто теперь основные атаки проводятся по другим фронтам, они направлены на другие сферы жизни, чем раньше.

В следующих главах я постараюсь как можно полнее осветить именно эту вторую фазу большевистского общественного эксперимента: ее идеологическую базу, внешние проявления, а также ее субъективное и объективное восприятие как русскими, так и сторонним наблюдателем.

II. Метаморфоза. Политическая секта

Как же все-таки лучше охарактеризовать положение большевиков в российском обществе? Или, чтобы избежать несправедливо узкой постановки вопроса, какова идейная основа большевистского общественного эксперимента и чего достигли большевики, пытаясь претворить свою идею в жизнь?

Быть может, многие посчитают – после того ужаса, насилия и разрушения, свидетелем которых стал весь мир, – что российские большевики не заслуживают такой чести. Я считаю иначе. Совершенно невозможно сформировать какое бы то ни было ясное понимание событий в России без анализа идеологической основы большевизма.

Идеологическую базу большевизма, как каждому известно, нужно искать в социализме. Но этим она не ограничивается. Заранее прошу прощения за дилетантски топорные обобщения в выделении тех принципов социализма, которые, насколько я могу судить, являются основой деятельности большевиков с момента их появления в революционном движении и по сей день.

Социализм как идейное и общественное учение несет черты тех течений, которые определяли духовную жизнь девятнадцатого века в целом. У него был романтический этап, когда социализм все еще пытался связать свою доктрину с древним религиозным мироощущением. С середины века он нес отпечаток направлений, сменивших романтизм, – позитивизма и критического реализма. Связь между человеком и Богом была разорвана окончательно: человек сам, полагаясь на собственные духовные и моральные силы, должен был построить Царствие Божие на земле. Этот тезис сделал социализм самостоятельной религией. «Социализм, бесспорно, является одной из форм той «религии человечества», которая рождается сейчас» (Котляревский). Несмотря на внутренние разногласия, касающиеся способов перехода к социалистическому обществу и его устройства, разнообразные социалистические партии образуют единое мощное историческое движение. Главная культурная заслуга социализма состоит в том, что он первым из всех общественных течений девятнадцатого века осознанно заговорил о социальной несправедливости, укоренившейся в мировой цивилизации.

С отходом от романтического идеализма социализм равным образом отбросил веру в мирные реформы. Его девизом стало «учение об эволюции». Как и в любой форме жизни, явленной нам природой, для общественного развития также необходима борьба, борьба за существование, естественный отбор. «Классовая борьба» была возведена в статус основополагающего принципа истории: ее перестали считать созданной человеком абстракцией, а приняли как результат научных исследований, как священный закон природы. В новом мире нет места ни религиозному моралисту, ни мечтателю-философу – расчеты должны строиться на физической силе и мощи. Временно, до победного утверждения нового общественного устройства. Здесь снова всплывает элемент религии в социализме, а именно «вера»: когда новый общественный порядок будет достигнут, человек станет другим, лучшим.