Но пока победа не одержана, все силы должны быть сосредоточены на борьбе. Нельзя прекращать истребление старого порядка, нельзя останавливаться даже перед духовными ценностями.

Чем слабее связь человека с Богом, тем крепче нравственные связи между людьми. Ради блага «коллектива», будь то государство или общность людей, нужно жертвовать интересами отдельной личности. Новые принципы воспитания сделают жертвование собственными интересами моральной потребностью; но пока этого не произойдет, жертвы нужно требовать. Ради укрепления моральных связей между людьми социалистическое движение готово «временно» пожертвовать свободой личности, «временно» заглушить даже братские чувства, разжигая классовую борьбу и призывая к ней, – пока наконец, не будет достигнуто такое равенство между людьми, при котором их нравственные чувства не будут ущемляться.

Этого равенства, как считают социалисты, можно достичь земными путями – путем применения силы, и, если необходимо, применением жестокости и насилия. И снова здесь примешивается компонент «веры» – веры в человека как венец природы и Вселенной, веры в то, что он, как только будут удовлетворены требования социальной справедливости, переплавит вражду, месть, зависть, ненависть, физическое насилие в самое гуманное, самое великодушное отношение к ближнему. Здесь вера в человека, постулат о его способности изменять природу переплелись со странной, также почти религиозной, верой в форму: в человеке произойдет великая перемена, как только форма и устройство общества станут такими, что общество более не будет нести ответственности за физические страдания или духовное притеснение его членов.

Чтобы рассматривать российскую коммунистическую доктрину под правильным углом, помимо этих простых и легко выделяемых общих черт социалистических идей, несущих отпечаток позитивистского реалистического мировосприятия, следует акцентировать внимание на нескольких основных пунктах учения Карла Маркса. Ведь российский коммунизм, насколько я понимаю, в целом всегда стремился строить свою концепцию как можно ближе к ранним взглядам Маркса. С этим связан и старый, в наше время даже устаревший, принцип официального научного «мировоззрения» российского коммунизма, к которому мы обратимся в другом контексте. Следует вспомнить среди утверждений Маркса, что освобождение рабочего класса должно быть завоевано исключительно «руками самих рабочих» – двигателем революции должна стать волна рабочих масс, а революционная борьба должна протекать таким образом, что пролетариат сам захватит власть и установит «диктатуру пролетариата». Выдвинув эти требования, Маркс отделил свое учение от множества других социалистических доктрин своего времени.

* * *

Вне всяких сомнений, среди вождей большевиков, в то время, когда эта маленькая партия получила в России власть, было много, даже, пожалуй, большинство, преданных и пламенных приверженцев вышеописанных социалистических идеалов и марксистских догм. Исходя из этих принципов, мы можем понять, как убежденный большевик видел себя и свою миссию, которая вела его к претворению социалистической программы в жизнь. Я хочу выразить особую благодарность Вересаеву, который, находясь в тесном контакте с большевиками в силу родственных и идейных связей, предоставил мне ряд ценных разъяснений.

Как известно, не большевики начали русскую революцию: в соответствии со своей доктриной, они проложили себе путь, следуя за движением масс. Мы помним, как всплеск отчаяния и гнева, вызванный безволием старого правительства, уничтожил царский режим весной 1917 года, как революционное освобождение отозвалось волной ликования во всех свободномыслящих кругах России и Европы; но мы также помним, что ни один из предводителей «буржуазной» революции не обладал проницательностью, влиянием и силой воли, чтобы остановить все продолжающееся разложение общества, а также установить политический курс на объединение и возрождение страны. Погрязнувших в безвольной истерической болтовне, постоянно сменяющих друг друга «правителей» несло в хаотическом потоке, а куда – никто не знал. Даже этой весной я заметил, что русские в России, вне зависимости от точки зрения на происходящее, единодушно разочарованы и возмущены безынициативностью Керенского и Чернова, играющих в анархизм. Слухи об их возможном возвращении были восприняты злобными насмешками: народ заявил, что с ними покончено и им не поздоровится, если они только осмелятся показаться в стране.

На этом фоне попытки предводителей большевиков вмешаться в непрекращающееся брожение масс – сперва неудачные, но осенью 1917 года увенчавшиеся успехом, – начали восприниматься как более реалистичная и действенная альтернатива. В разъединенной стране наконец появилась группа людей с по-настоящему положительными призывами к действию и хотя бы частично ясными идеями о том, как устранить хаос и попытаться построить страну заново, в то же самое время эти люди обладали достаточной волей для достижения целей – во что бы то ни стало, без колебаний и угрызений совести.

Большевики вовсе не были группой заговорщиков, желавших захватить власть в личных целях. Их стремлением было перестроить общественную жизнь; при этом не разноклассовые политические силы, а именно сам пролетариат, движимый своим «инстинктом», должен подарить нам этот новый лучший мир. Переустройство общества сможет произойти при «диктатуре пролетариата».

Идейные вожди большевизма, захватившие власть с верой в свои общественные взгляды, видели себя скорее «повивальными бабками» при рождении пролетариата, которые должны всеми возможными способами и без оглядки на моральные принципы помочь ему и таким образом всему новому общественному порядку появиться на свет.

В связи с вышесказанным, Вересаев, очевидно, полагал, что роль большевиков в русской революции была гораздо менее активной, чем принято считать на западе. Они скорее «следовали течению», чем пролагали дорогу. «Возьмем, например, армию, – говорит он. – Не было отдано приказа уничтожать офицеров, но пролетариат воспринял эти и другие разрушительные импульсы как призывы к действию и стал следовать им. Но затем опыт показал, что без армии начинается разруха, и тогда лидеры стали постепенно брать контроль в свои руки и, надо отметить, сделали из тех же самых солдат так называемую новую армию». Нетрудно проследить похожее развитие событий во многих общественных сферах. Адвокат Пунтервольд после визита к Ленину дал точную характеристику политической ситуации, сказав, что большевики «взяли правый курс».

Основополагающим идеологическим принципом оставался все-таки образ большевиков как «повивальных баб» и зачинателей дела пролетариата. Эта иллюзия жила достаточно долго, и даже сейчас какая-нибудь наивная душа верит в эту идею, все еще реющую, как истрепанный выцветший флаг, над воздушным замком большевизма.

В «Программе Российской коммунистической партии (большевиков)», изданной в марте 1919 года, мы видим следующие помпезные строки, касающиеся например, судебной системы: «Отменив законы свергнутых правительств, Советская власть поручила выбираемым Советами судьям осуществлять волю пролетариата, применяя его декреты…»

Действительность уже давно перевернула все это с ног на голову. Широкие слои населения России действительно составляет пролетариат, но каждый, даже самый ревностный большевик-идеалист, знает, что они не являются тем пролетариатом, который бы обладал собственной волей и законами. И сейчас, и до революции они, за малым исключением, были политически аморфным элементом, едва ли задумывающимся об общественных процессах или способным их постигнуть. Эти люди – не что иное, как желатин для большевистской политической кухни, материал для упражнений в марксистских теориях и – марксистском обмане, проходящих под эгидой коммунистического государства. И судьи, «избранные Советами», как и вся советская система, руководствуются вовсе не волей и декретами пролетариата, а целями защитников неограниченной власти – большевистской верхушки и ее функционеров.