Когда мой гость ушел, я достал нить и еще раз осмотрел ее, уже внимательнее. Нить на самом деле оказалась сплетена из человеческих волос, пепельно-русых и, безусловно, женских. Теперь я заметил, что каждый узел отличается от остальных, но все они были весьма сложными. Разница между ними почему-то напомнила мне расположение букв в слове или слов в предложении.

И когда я рассматривал этот оберег, мне вновь почудилось, будто я стою перед запертой дверью, которую так важно открыть. То было такое же наваждение, как и в ночь смерти Петерса. Повинуясь смутному порыву, я не вернул нить в карман, а бросил в ящик стола, где лежала принесенная медсестрой Роббинс кукла.

Около трех часов дня мне позвонил Макканн. Я был очень рад его звонку – при свете дня история о случившемся в машине Рикори показалась мне сущей нелепицей, и мои сомнения вернулись. Как и мысли о моей незавидной участи в случае исчезновения Макканна. Должно быть, громила догадался о моем смятении, услышав неподдельную радость в моем голосе.

– Думали, меня уже и след простыл, док? – рассмеялся Макканн. – Нет, вам так просто от меня не отделаться. Я тут для вас вроде как кое-что раскопал, так-то!

Я с нетерпением ждал его приезда. Макканн привез с собой румяного толстяка с большим бумажным пакетом. В толстяке я с некоторым удивлением узнал констебля, которого пару раз встречал на бульваре у больницы. Раньше я не видел его без формы. Следуя моему приглашению, полицейский смущенно присел на краешек стула, опустив пакет себе под ноги. Я выжидательно посмотрел на Макканна.

– Это Шевлин. – Громила махнул рукой в сторону констебля. – Сказал, что знаком с вами, док. Но я в любом случае его привел бы.

– Если б я не знал доктора Лоуэлла, я б сюда не пришел, Макканн, дружище, – мрачно заявил Шевлин. – Но у дока мозги в голове, а не картофельное пюре, как у нашего чертова лейтенанта.

– Ну, это не помешает доку тебе чегой-то прописать, Тим, – насмешливо хмыкнул Макканн.

– Да не надо мне ничего прописывать, говорю ж тебе! – рявкнул Шевлин. – Я все своими глазами видел, говорю ж тебе! А если мне доктор Лоуэлл скажет, мол, я был пьян или с катушек слетел, то я его к чертям собачьим пошлю, как я нашего лейтенанта послал. И тебя пошлю, как пить дать, говорю ж тебе!

Я ошеломленно наблюдал за их перебранкой.

– Ну, Тим, я же тебе верю. Ты себе вроде как даже не представляешь, настолько я хочу тебе верить. И почему, так-то! – успокоил его Макканн.

Он украдкой покосился на меня, и я понял, что, по какой бы причине он ни привел сюда этого констебля, громила не рассказал ему о Рикори.

– Тут как дела обстоят, док. Когда я вам рассказал о той кукле, как она взяла и выпрыгнула из машины, вы вроде как решили, что я псих. Ладно, значит, думаю я. Может, она далеко не ушла. Может, это такая механическая кукла, заводная, но завод-то у нее рано или поздно кончится, верно я говорю? Ну, я и взялся искать, может, кто что видел. И вот, значит, сегодня утром встречаю Шевлина. Он мне и рассказывает… Ну же, Тим, расскажи-ка доку то же, что и мне.

Шевлин, моргнув, осторожно отодвинул от себя пакет и начал свой рассказ. Судя по всему, он уже не в первый раз делился этой историей, но его слушатели были настроены не особенно благожелательно: толстяк то и дело с вызовом поглядывал на меня и временами воинственно повышал голос.

– Это случилось сегодня ночью, в час. Я как раз дежурил, когда услышал, как кто-то вопит: «Помогите! Убивают! Спасите!» Так и вопит. Я туда бегу, а на лавку вскарабкался какой-то выпендрежник в смокинге и цилиндре, лупит тростью по лавке и орет благим матом. Я подхожу, тыкаю его дубинкой в голень, чтоб он на меня внимание обратил. А он поворачивается ко мне и как навалится на меня! Ну, я душок-то от него сразу учуял. Думаю, ага, вот оно что. Беру его под локоток и говорю: «Пойдемте, дружище, допились до зеленых чертиков. Ну да ничего, скоро они разбегутся. Вы мне адрес свой скажите, я вас в такси посажу. Или, может, в больничку?» А он стоит такой, в меня вцепился, сам трясется и говорит: «Думаете, я пьян?» А я ему: «Еще как!» А потом смотрю на него – а он будто и не пьян уже. Этот франт шлепается на лавку и задирает штанину, и я вижу много маленьких проколов, а из них кровь сочится. «По-вашему, это зеленые чертики натворили?» – спрашивает он. Я смотрю, пальцем трогаю – точно, кровь. Будто его кто-то булавкой кольнул.

Я ошеломленно посмотрел на Макканна, но тот отвернулся, невозмутимо скручивая сигарету.

– Я и говорю: «Кто, черт побери, это сделал?» Он отвечает: «Кукла!»

Меня бросило в холод. Я посмотрел на громилу. На этот раз наши глаза встретились. Лицо констебля начало наливаться краской.

– «Кукла», говорит! – Шевлин уже кричал. – Он сказал, что это сделала кукла!

Макканн хихикнул, и Тим возмущенно повернулся к нему.

– Я понимаю, – поспешно заверил я. – Он сказал вам, что это кукла его ранила. Удивительное заявление, без сомнения.

– То есть вы мне не верите? – взвился Шевлин.

– Я верю, что он вам это сказал, – ответил я. – Прошу вас, продолжайте.

– Ну ладно. Вы, небось, решите, что я тоже был пьян, раз поверил ему? Потому что мой тупица-начальник так и сказал.

– Нет-нет, – успокоил его я.

Откинувшись на спинку стула, Шевлин продолжил:

– Я у этого франта спрашиваю: «Как ее зовут?» А он смотрит на меня: «Кого зовут?» «Куколку, – говорю. – Могу поспорить, блондинка. Хочет, чтобы ее смазливое личико было во всех газетах. Брюнетки булавками не орудуют, они обожают ножи». «Послушайте, констебль, – мрачно говорит он. – Это сделала кукла. Настоящая игрушка. То есть когда я говорю “кукла”, то я именно это и имею в виду. Я вышел прогуляться, подышать свежим воздухом. Не стану отрицать, я немного выпил сегодня, но вдрызг не напивался. Иду по улице, помахиваю тростью. Она у меня из руки и вылетела. Упала вон в тот куст, – говорит он, показывая на аллею. – Я нагибаюсь, чтобы ее подобрать, и вижу куклу. Большая кукла валяется в кустах, будто ее кто-то выбросил. Я протягиваю руку, чтобы ее подобрать. И стоило мне ее коснуться, как кукла подпрыгивает, будто пружина разжалась. И бросается прямо мне через плечо. Я, конечно, удивился. Опустился на четвереньки, пытаюсь найти эту куклу. И вдруг чувствую адскую боль в ноге. Будто меня ножом пырнули. Я вскакиваю и вижу эту куклу с большой булавкой в руке». Я говорю франту: «Может, на вас карлик напал?» «Какой, к черту, карлик?! – орет он. – Это была кукла. И она кольнула меня булавкой. Глаза голубые, сама фута два в высоту, стоит и ухмыляется. Я как эту ухмылку увидел, так у меня кровь в жилах застыла. И пока я пытался понять, что к чему, она меня еще раз ударила. И еще. И еще. Я понял, что она пытается меня убить, и завопил. А кто б смолчал? – спрашивает. – А потом вы пришли, а кукла вон в те кусты шмыгнула. Бога ради, констебль, проводите меня до такси, я домой поеду, а то, врать не стану, страшно до одури». И я беру этого выпивоху под руку, думая: «Вот бедняга, что ж это тебе в пьяном угаре мерещится». Но сам гадаю: откуда же у него раны на ногах? Мы выходим на бульвар, франт все еще дрожит, я жду такси. И вдруг он как завопит: «Вон она! Смотрите, вон она!» Я смотрю, куда он показывает, и вижу, как что-то бежит по тротуару. Там довольно темно, и я подумал, что это кошка или собачонка. На обочине припаркована машина, к ней-то эта кошка – или что там было – и идет. Франт знай надсаживается, я пытаюсь разглядеть, что же там такое, и тут на улицу выезжает грузовик. Сбивает животину и скрывается из виду. Я даже свисток к губам поднести не успел. Бедолага еще шевелится – я-то уверен, это кошка, – и я бегу туда, доставая пистолет. «Пристрелю, чтоб не мучилась», – думаю. И стоило мне ступить на дорогу, как машина, которая стояла на обочине, легковушка такая двухместная, срывается с места. Только ее и видели. Я подхожу… – Он развернул пакет. – И вот что там было.