величайшее счастье наблюдать слово Ленина в его мгновенном превращении в дело. Я разумею его первые декреты в первые дни и месяцы революции, когда многие из нас, потрясенные до глубоких основ, не чувствовали устойчивой почвы под ногами».

Но и Мариэтта Сергеевна, современник Октябрьской революции, очевидец непосредственной деятельности Владимира Ильича, работая над книгой о нем, вдруг задается тревожным вопросом: что произошло с ней самой за несколько десятков лет, если начинает воспринимать Ленина как нечто надчеловеческое, с кем нельзя сравнивать никого другого?

Шагинян задумалась как-то над речью Горького, произнесенной в день пятидесятилетия Владимира Ильича. Алексей Максимович вспоминал о Колумбе, сравнивая великого открывателя новых земель с первооткрывателем социальным — с Лениным. И это Шагинян показалось еретическим: «Сравнение Ленина — Ленина! — с Христофором Колумбом. Кто такой Христофор Колумб, чтоб сметь его сравнивать с Лениным…» И долго беспокоили обида, негодование по адресу Горького. Пока не случилось поговорить со старой женщиной, большевичкой, хорошо знавшей Владимира Ильича. Услышав об этом горьковском сравнении, она рассмеялась: «Горький — большой писатель, занесся, конечно, размахнулся, — он всю жизнь размахивается. Христофор Колумб — выдумал тоже Алексей Максимович!» На нее — человека, сохранившего в памяти живой облик Ленина, — это сравнение произвело впечатление прямо противоположное: почудилось смешное преувеличение, гипербола, размах. И Шагинян вновь обращает к себе тревожный вопрос: «Что произошло со мною, человеком восьми десятков лет, потерявшим ощущение живого бытия настолько, что воспринимаю просто живое как ересь, возрождаю понятие «еретический»? Начинаю возводить условности, участвовать в создании мифа, делать из фактов жизни мифологемы? Это корка, сказала я сама себе очень громко, потому что мне захотелось выговорить свою мысль вслух».

Но что же сказать тогда о моем поколении, о тех, кто вступал в самостоятельную жизнь с началом пятидесятых годов? Фигура Ленина предстала перед нами в граните и бронзе, в строчках поэзии и томах прозы, в игре артистов театра и кино — и все это само по себе уже было осенено крылом классики. Эпоха Ленина, время революции — все, что связано с этим, происходило, как объясняли нам, лишь в одном, единственно правильном варианте. И не оттого, что история признает в конечном счете лишь один вариант — тот, который торжествует; просто все свершалось согласно однажды продуманному плану; и наступления, и отступления — все двигалось по однажды проложенной дороге…

Гениальность Владимира Ильича, его мужество, сила воли, принципиальность и скромность — все это подтверждено опытом старших поколений, стало выводами их жизни. Но выводы, как известно, лишь венчают путь самостоятельных раздумий. Путь же этот должен пройти каждый, кто хочет располагать собственными убеждениями.

Мы слышали, читали о Владимире Ильиче с тех пор, как помнили себя и уразумели алфавит. Как ответить, например, когда впервые услышал о Ленине? Поди-ка скажи, когда увидел белый свет. Были годы учебы, были и конспекты. К одному занятию штудировали «Шаг вперед, два шага назад», к другому — «Три источника и три составных части марксизма». Читали основополагающие ленинские работы, порой лишь несколько страничек из них, заботливо указанные в плане занятий. Иногда приходилось и зубрить: запомни-ка черты двоевластия — пункт за пунктом, — когда вокруг тебя давно установившаяся жизнь. А встреча с Владимиром Ильичем была все еще впереди — встреча с собеседником, которую сам ищешь потому, что многое не дает покоя, многое надо понять и только у него найдешь ответы.

Сегодня для близкого знакомства с Владимиром Ильичем — именно близкого — мы имеем, пожалуй, большие возможности, чем его современники. Заботливо сохранено все, что можно собрать, — каждое слово и каждая ленинская строка. «Образ Владимира Ильича, — писала Л. А. Фотиева, — так многогранен, так колоссально значителен, что только общими силами, только коллективной работой лиц, близко знавших его, собирая все новые штрихи и новые детали его облика, жизни и деятельности, можно создать этот образ». В немалой степени это сделано.

В 1920 году по постановлению IX съезда РКП (б) было начато издание первого собрания сочинений В. И. Ленина. Рассказ о проделанной с тех пор работе мог бы стать темой не одной книги. Пятьдесят пять томов Полного собрания сочинений Владимира Ильича, почти сорок томов ленинских сборников. Сотни томов воспоминаний о Ленине, тома «Биографической хроники В. И. Ленина»… Да, мы знаем сегодня о Владимире Ильиче больше, чем многие его современники: они не располагали таким богатством. Выполнено то, к чему призывал старый большевик П. Н. Лепешинский: «…сделать все возможное, чтобы подлинный живой облик Ильича не был бы окончательно утерян для будущих поколений и чтобы его интереснейшая индивидуальность не стерлась от времени, не растворилась бы в море легенд, которые, несомненно, будут в огромной мере накапливаться около его имени…»

Легендам противостоят факты, но их надо знать. Между тем повторение общеизвестного рождает ощущение, что все достойное внимания давно уже познано, и, пользуясь терминологией Шагинян, создается корка.

Случается, приводишь эпизод из самых, пожалуй, известных воспоминаний, говоришь об этом не с первым встречным — с человеком читающим, а в ответ: «Интересно… Я никогда об этом не слышал…»

…Меня поразил когда-то монолог Старшины из «Оптимистической трагедии» Вишневского. Навсегда вошел в память, соединился с личными представлениями о революции. Я не сразу понял, почему именно эти слова произвели такое впечатление. Теперь, пожалуй, могу объяснить.

Сколько было коммунистов в годы гражданской войны в рядах Красной Армии и Флота? — спрашивает Старшина и сам отвечает: «Двести восемьдесят тысяч. Половина партии. Каждый второй коммунист был под огнем на фронте. Каждый оставшийся был под огнем в городах, в степях и в лесах, ибо тыла не существует в классовой войне. И в списках раненых коммунистов — Владимир Ленин, а среди убитых — Володарский, Урицкий, двадцать шесть комиссаров, целые губкомы и начисто вырезанные организации…»

Старшина говорит: каждый коммунист — и Ленин. Каждый, кто был под огнем, — и Ленин. Список раненых коммунистов открывает Ленин, но это список!.. В моем восприятии сказывалось, очевидно, и личное: в биографии, написанной отцом, есть строчка: «В 1919 г. остался для подпольной работы в Одессе, был схвачен деникинцами, приговорен к расстрелу и бежал». Путь Ленина и тот, что пришлось пережить отцу, соединялись для меня и во времени, и в существе своем. Но было и другое — более общее, а потому и более важное.

Герои прошлого обычно предстают перед нами словно фигуры на авансцене, высвеченные прожекторами. Время скрадывает лица тех, кто был рядом. Остается герой и его подвиг… Старшина в своем монологе не стремится отличить Ленина от других, поднять его над всеми коммунистами. Величие Владимира Ильича он видит как раз в другом —