…а на третий день, числа 8 или 9 октября 1941 г. мы опять поехали с братом в лес и привезли несколько пулеметов, полуавтоматов, а простых винтовок не брали. Нагрузили целый воз.

Все опять сложили в шохе и прикрыли пенькой».

Это из воспоминаний одного местного партизана — о начале его боевого пути. Оружие «сложили в шохе и прикрыли пенькой», чтоб сохранить до подходящего момента. Момент, как видим, наступил в январе.

Ставший зимой в партизанском полку комиссаром партизанский вожак Гаян Амиров в одной из собственных послевоенных публикаций пишет об установке подпольщиков не только на личную вооруженность, но и на системный сбор всего пригодного для боя оружия, боеприпасов:

«Вокруг простирались поля Ельнинского плацдарма, где валялось множество винтовок, пулеметов, гранат, патронов, мин и снарядов. В Холбинском лесу были даже пушки, автомашины и тракторы. Очень много было оружия и боеприпасов вдоль речки Демино, около Петраченкова, в матченском лесу и т.д. Все это мы старались собрать и припрятать до большого снега».

Так что очень зря, бездарно, недальновидно немец поступил. Ведь, как говорит народ, земля слыхом полна — и вместо десятка убитых в Стаицком немцы «в компенсацию» получили целый батальон новых добровольцев-партизан, занявший соседние с этой деревни аж на пять месяцев. И не только ведь занявший для самообороны, а начавший бить немецкие гарнизоны.

Когда тебе 25 лет от роду и ты кадровый офицер РККА с 1937 г., летчик — мечта девушек, и уже звучит песенка «мама, я за летчика пойду», когда есть отпуска, щегольская форма, зарплата, а не палки трудодней, в общем, когда ты полон сил и уже почувствовал вкус жизни… никакие превратности войны не в силах заставить тебя отказаться от такого счастья, от настоящей жизни настоящего человека. Ты выползешь из любой дыры, — чтобы вернуться в эту Настоящую Жизнь и снова почувствовать себя прежним, Настоящим Человеком.

А вот совсем не такая история, хотя той же войны, той же весны 1942-го. Когда тебе всего-то семнадцать, а ты с перебитой пулей ногой лежишь на окровавленном снегу деревенской окраины. Никогошеньки из своих, способного тебя вытащить. На горке в ста шагах хата с немецкими пулеметчиками у выломанного окна, позади — бережок поднявшейся надо льдом речки, камыш. Это твоя родина — Смоленщина, где ты родился и вырос в соседнем колхозе. Тебе не привинтят орденов и Золотых Звезд, не посвятят газетных статей или книжек. Тебе помереть здесь, помереть без вести домой, на этом снегу, помереть нынче — через несколько минут или через час. Разница лишь в том — как: либо замерзнешь, либо добьют штыком.

Отстреливаться не мог—винтовка отказала, да и патроны отсыревшие, не со складов, с полей. Собрав силы, он отбросил мосинку к речке. Отстегнул трофейный ремень, зашвырнул. Вроде бы ничего слишком компрометирующего, хотя это и слабое утешение, если гансы настигнут здесь же, на поле боя. Стрельба на окраинах затихла, паши отступили. Немцы скоро пойдут вперед, сюда. И он тихо-тихо, медленно-медленно, не дергаясь, отполз за можжевеловый куст. Немцы не замечали. Бой, уже закончившийся, и им надоел до чертиков, на поле почта не оглядывались. Парнишка сквозь страшную боль отполз еще немного, в ледяную воду, в камыш. На поле осталось трое наших, тоже раненых, которым было не до отползания.

Первых двух немцы пристрелили короткими очередями. Потом подошли к Потапу. Донеслись его вскрики. Было видно, как один из солдат штыком коверкал Потапу лицо, колол таза. Это потому, что второй вытряхивал из планшетки По-тапа трофейные железные кресты и медали. Отрезав уши, выломав руки и добив штыком, взяли за руки и ноги, швырнули на весенний лед речки неподалеку от коченевшего в камышах нашего паренька. А тот, дождавшись ночи, пополз назад, за многие километры, к деревне, где прежде стояла его рота. Помирать было рано.

…Миша Митин, местный деревенский паренек, года рождения 1925-го, из 6-й роты 2-го батальона партизанского полка имени 24-й годовщины РККА, воевал за свою родину вместо той самой РККА. Он выполз. Через несколько суток, когда никто уже и не ждал бы. Его, с распухшей ногой привезенного партизанами на беловский аэродром в Вергово, не отправили лечиться в советский тыл: они ведь «не родные», так, партизаны… А в здешнем беловских войск госпитале — его в июне беловцы, как и множество своих же раненых, попросту бросили под Озерищем на добивку немцам. Его оперировали враги — немцы, в Вязьме, в хирургическом отделении городской больницы. Его, когда вернулся из немецких лагерей, не признали инвалидом Отечественной войны. Его отрытый после войны среди документации полка комсомольский билет, сохранив фотографию, не сохранил фамилии — и путь в партию был закрыт. Жил как все не книжные, а настоящие люди.

Что это за братва? Не наша придумка. Именно таким выражением определял своих собратьев по оружию тогдашний лейтенант, лазовец В. Четыркин. Война мобилизует людей на немыслимое для них прежде. Особенно ярко раскрываются личные качества каждого человека там, где прежний миропорядок и социальная система полностью разрушены — в условиях слома и ликвидации институтов прежней государственности. Таковы «демократизации» и революции, аннексии, оккупации. Оккупация местности чужеземной армией — наиболее жесткий вариант. Магической пружиной выступает мотив спасения себя, своей семьи и своего микросоциума. Речь идет' о спасении жизней, а раз так, то все средства хороши. И ничего более универсального с древних времен не изобретено, чем вооружиться и биться с врагом смертным боем: «Живет и здравствует, дышит и бьется смертным боем с врагом лазовская братва».

Как и на какой основе возникали в первый военный год не просто партизанские отряды, а целые полки — полк имени Лазо, например? Мало желания, необходимы условия, совокупность благоприятствующих обстоятельств.

Город Ельня расположен почти у истока реки Десна. Отсюда эта река течет на юг, к Брянску, Чернигову, впадает в Днепр под Киевом. Близкое к меридиональному в верхнем течении направление реки обусловило использование ее Красной армией летом—осенью 1941 г. в качестве водного препятствия на пути противника, по восточному берегу реки закрепились в августе и держались до октября 1941-го части советского Резервного фронта. В начале сентября, как известно, после долгих боев 24-й армии этого фронта удалось вынудить командование противника принять решение об оставлении Ельни и отводе войск на десяток километров западнее города. Однако охватывавшая до того город фронтовая дуга не исчерпала своей роли в войне: поля и перелески были завалены не только телами погибших, но и оружием, которому еще предстояло пострелять. На Десне та же картина, но чуть позже. Месяцами 24-я и 43-я армии Резервного фронта окапывались по Десне, патронные коробки с гранатами занимали свое место в нишах стрелковых ячеек и траншей. Многое из этой массы боеприпасов осталось не востребовано, брошено в октябре 1941-го, когда враг пошел к Москве. Детальный анализ направлений наступления германских дивизий южнее Ельни в первые четыре-пять дней операции «Тайфун» показывает: немцы из лесного района в 20—30 км южнее Ельни пошли не к Юхнову и не к Вязьме, а подрезая коммуникации оборонявшихся по Десне советских дивизий и далее на север к Дорогобужу. Тем самым без каких-либо серьезных боев, без лобового взламывания советской обороны у Ельни нарушалась вся система управления и снабжения советских частей этого участка, они вынуждены были в спешке оставить укреплявшиеся неделями рубежи и пытаться пробиться на восток без оглядки на соседей. Фронт 211-й, 222-й СД 43-й армии, а чуть позже и левофланговых соединений более северной 24-й армии — рассыпался. Многие согни советских бойцов и командиров, потеряв ориентацию в ситуации, так и остались на ельнинской земле.