Именно вино внесло в мой 1964 год неразбериху, которая принесла большую пользу моей вестминстерской карьере. Тетушка Ви была знакома с одним поставщиком вина, и по ее протекции я был допущен на дегустацию кларета 1961 года. Можно сказать, что французские виноделы, как и я сам, слили 1963 год в унитаз. Но 1961 год был воспринят людьми как повод выращивать виноград. На вид и вкус вино показалось мне чернилами, но я был заверен, что через 50 лет все изменится и, вполне возможно, эти чернила переживут и меня. Так что на полученные от рождественских вечеринок деньги я нехотя купил несколько ящиков Château Palmer. Очевидно, это была очень выгодная покупка винтажа, вина из малоизвестного шато, которое оказалось намного лучше, чем казалось поначалу. Знатоки вина подтвердят, что поставщик Ви знал, о чем говорил.

Загвоздка была в том, что вместо того чтобы доставить вино домой моим родителям, его почему-то привезли в школу. Поскольку распитие алкоголя и курение были чреваты отчислением, я понял, что приглашение на чаепитие в кабинет директора Джона Карлтона означает приближение конца. Я объяснил ему, что ни один человек не станет пить это вино еще пару десятков лет, и что его просто доставили не туда. Директор с многозначительным видом спросил, нравится ли мне вино. Я не хотел врать. И рассказал, что мой дядя коллекционирует итальянское вино и, да, я пробовал его лучшие экземпляры, и, да, мне понравилось. Директор замер на мгновение и затем приказал мне вернуться к себе с тем, чтобы вновь встретиться с ним через пару часов. Это время я провел в страданиях, думая о еще более мучительных двух минутах, которые точно будут ждать меня, если он решит, что моя песня спета. Но, вместо того чтобы увидеть нахмуренного директора с печально известной шестифутовой тростью в руках, я обнаружил его сияющим и воодушевленным. Посреди кабинета был накрыт маленький столик с графином и двумя бокалами.

«Сегодня я устраиваю небольшую вечеринку и угощаю Châ-teau Léoville Barton 1945 года, – провозгласил директор, – я подумал, что ты был бы не прочь присоединиться».

Так началась моя дружба с директором школы. Я ценил время, проведенное с ним, даже если иногда это означало сидеть вплотную к нему на диване.

Наступил 1964 год. «Свингующий Лондон» был в самом своем расцвете. А у меня появилось немного больше свободы в школе. На Карнаби-стрит во всю продавали одежду для так называемых модов. Битломания и битломаны были повсюду. Даже американские поп-звезды предпринимали тщетные попытки сойти за своих в Британии. Альбом «Two Yanks in England» был последним предложением дуэта Everly Brothers. Даже Бобби Ви экспериментировал со своим альбомом «The New Sounds from England», пусть даже и с небольшим отклонением в сторону Buddy Holly.

В январе я каким-то образом получил дешевые билеты на театральное событие года – для меня, возможно, событие всех времен и народов – премьерный показ «Тоски» в постановке Франко Дзеффирелли с Марией Каллас и Тито Гобби. Так много было написано о тех немногих выступлениях, что они провели, что я ограничусь лишь одним – эта постановка изменила всю мою жизнь. Я понял, как много два оперных певца мирового уровня могут привнести в так хорошо знакомое всем произведение.

Безусловно, это открыло глаза многим оперным критикам. Пуччини был дискредитирован как композитор, потому что каждый оперный театр использовал его сочинения в качестве беспроигрышного варианта. Для поклонников оперы его произведения были тем же самым, чем Роджерс и Хаммерстайн для интеллигенции 60-х. Каждый раз, когда театры нуждались в полном зале, они откапывали одну из заезженных постановок «Богемы», «Тоски» или «Мадам Баттерфляй», сопровождающуюся игрой скучающего оркестра. Театры шли на это ради денег на действительно стоящие постановки, которые невежественная публика игнорировала.

Наверное, почти у каждого есть история, связанная с «Тоской». Например, как дородная обладательница сопрано бросилась с крыши Замка Святого Ангела, только чтобы затем, подпрыгнув на батуте, взлететь выше его крепостной стены. «Тоску» называли «поношенной маленькой пошлостью». Справочник «Oxford Companion to Music» (седьмое издание под редакцией Перси Шолса) содержит в себе эту снисходительную статью о Пуччини, размером всего лишь в одну треть от статьи про Бартока:

Музыка итальянская по природе своей легкой мелодии… звучание композиций достаточно оригинально, чтобы привлечь посредственного оперного зрителя… он использует не столько собственную композиционную систему, сколько наработки своих непосредственных предшественников, добавляя новую начинку.

И это говорит о многом.

Наконец появилась постановка, которая серьезно отнеслась к музыке и доказала, каким образцовым композитором был Пуччини. Между тем, помимо обожаемой мной «Тоски», единственная его опера, которую я хорошо знаю – это «Богема». По каким-то причинам я никогда не знакомился близко с «Мадам Баттерфляй» или «Манон Леско». По правде говоря, мои оперные познания не так уж и глубоки. Проблема в том, что я не слышу слов. Еще хуже, когда они неразборчивые и якобы поются на английском.

В ФЕВРАЛЕ 1964 ГОДА два выпускника Вестминстера присоединились к движению «Свингующий Лондон». Питер Ашер и Гордон Уоллер оба были старостами в мои первые школьные дни. Гордон возглавлял разные школьные выступления в стиле Элвиса и определенно был самым крутым парнем в Вестминстере. Думал ли я тогда, что спустя всего несколько лет он сыграет Фараона в первой постановке «Иосифа и его удивительного разноцветного плаща снов».

Что касается Питера, его предметом гордости была сестра Джейн, встречавшаяся с Полом Маккартни. И было чем гордиться: дебютную песню Peter & Gordon написал не кто иной как Пол. «A World Without Love» стала хитом номер один по обе стороны Атлантики. И это был первый случай, когда выпускники частной британской школы сделали что-то подобное. Я посчитал, что Вестминстеру необходимо отметить этот значительный подвиг. И направился к директору Джону Карлтону, который искренне согласился, что Вестминстер в очередной раз оказался впереди планеты всей.

Мало того, что он предоставил школьный театр в мое полное распоряжение, он объявил внеочередной школьный выходной, чтобы все смогли поучаствовать в праздновании. Десмонд Элиот очень поспособствовал моему мероприятию. Не помню, кто из нас двоих придумал отвратительное название «Play the Fool» («Валяй дурака»), так что обвиню его. Но что я помню, так это то, что приглашения были разосланы случайным знаменитостям, в конвертах, похожих на судебные повестки. Реакция была поразительной. Вскоре люди, не получившие приглашения, обивали пороги Вестминстерского Аббатства, требуя билеты на представление.

Кроме невероятной презентации моей песни «Make Believe Love», которая с треском провалилась, в шоу особо не было моей музыки. Большую его часть заняла группа Twinkle and the Trekkers. Твинкл была достаточно модной девчонкой в развевающемся платье, которую для своей школьной группы нашел один из студентов. Она написала убийственную мотоциклетную поэму «Terry» с резкими текстами вроде: «He rode into the night / Accelerated his motorbike / I cried to him in fright / Don’t do it, / Don’t do it» («Он ехал в ночи, / Подгоняя свой мотоцикл, / Я кричала ему в испуге: / Не делай этого, / Не делай этого»). Мотоцикл был неотъемлемой частью постановки, но мы не смогли его найти. Тем не менее, «Terry» прошел на ура. Вскоре после этого Твинкл записала свой хит с Decca Records и прославилась по всей Британии. Мне кажется, по ходу дела Тим Райс имел какое-то отношение к Твинкл, но я могу ошибаться.