— Да. Ненавидишь ее?

— Наверное.

— Ты хотел бы ее убить? Ну, ту, что тебя родила?

— Я ведь не знаю, кто она.

— Если убивать всех подряд, то рано или поздно доберешься и до нее.

— Не жалко всех подряд-то? Они-то при чем?

— Имеешь право. У тебя есть право убивать всех подряд. Хочешь, научу одному заклинанию?

— Заклинанию? Какому?

— Когда захочется всех вокруг уничтожить, нужно произнести одно заклинание. Отлично действует. Запоминай. Датура, датура!

— Ратура?

— Датура.

— Датура.

— Не забудь, пригодится.

Солнце зашло за восьмиэтажный дом. Все собаки спали. Кику искал щенка. Ему хотелось подарить Хаси щенка с белой длинной шерстью. Хаси давно уже мечтал о собаке. Больше всего он хотел новорожденного щенка. Собаки, почуяв Кику, залаяли. Возле входа в дом было семь собак, в траве еще четыре, на балконе второго этажа три, на их лай из корпуса "D" прибежали еще две. Не очень большие, но пасти открыли, обнажив клыки до самого основания. Собак стало больше. Одна, с черной блестящей шерстью и толстыми лапами, спустилась по лестнице корпуса "С". Остальные спешно расступились, давая ей дорогу. Эта большая собака что-то сжимала в зубах. Сначала Кику решил, что черную тряпку, потом разглядел — ворону. Ворону без головы. Кику решил не отрывать взгляда от этой собаки. Она некоторое время смотрела на Кику, затем повернулась и скрылась за корпусом "С". Кику увидел щенка. Белого щенка. Он кусал велосипедную шину рядом с красивой вислоухой собакой с длинной белой шерстью. Наверное, его мать. Когда-нибудь щенок превратиться в такую же красивую собаку. Кику решил понаблюдать за происходящим. Он вытащил французскую булку и оружие — короткий кусок металла, привязанный к кожаному ремню. Белому щенку надоела велосипедная шина, и он попытался подлезть к животу матери. Она оттолкнула его, он ткнулся ей мордой в живот и заснул. Щенок спал сладко, изредка подергивая кончиком хвоста. Кику бросил хлеб перед матерью. Кусок покатился прямо к ней, но маленькая пятнистая собачонка, похожая на кошку, которая не отрываясь смотрела на Кику, налетела на хлеб, схватила его и побежала. Белая собака, увидев, что у нее стащили хлеб, залаяла и бросилась вдогонку. Кику в ту же секунду подбежал к щенку, который хотел бежать за матерью, схватил его и спрятал под рубашку. Рядом со входом в дом лежали трое братьев щенка, он бросил им оставшийся хлеб и побежал. Щенки вырывали хлеб друг у друга. Щенок под рубашкой стал рваться И больно царапать грудь Кику. Кажется, никто его не преследовал. Перескочив через плющ, он побежал дальше. Если бежать с такой скоростью, гадюка не успеет на него напасть. Кику оглянулся. Восьмиэтажный дом уже казался не больше коробки, собак нигде не видно. Все равно лучше унести отсюда ноги побыстрее. Щенок начал скулить.

Неожиданно кто-то с силой ударил Кику в шею. В глазах у него потемнело, он упал на живот, скрестил руки так, чтобы не раздавить щенка. Кто-то с громким рычанием навалился на него сверху. Сначала он не мог сообразить, что произошло. Но когда клыки впились в предплечье и стали раскачивать его из стороны в сторону, он по невыносимой боли понял, что его кусают. Прямо перед его глазами на бетонную плиту текла липкая кровь. Он не мог пошевелить шеей и не видел ничего, кроме бетонной плиты. Рана горела. Кику попытался подняться, но клыки вонзились еще глубже. Он замер. Несмотря на то что рану жгло как огнем, он похолодел и покрылся мурашками. Тошнота подкатила к горлу. Он не мог дышать. Его чуть не стошнило, как вдруг и его, и собаку окатили водой. Кику почувствовал, что собака разжала клыки. Потом услышал, как в ее мягкую плоть ткнулась железная палка, поднял голову и увидел Гадзэру. Длинношерстная собака со сломанной передней лапой лежала рядом с Кику, а из пасти у нее текла розовая слюна. Гадзэру улыбнулся и вновь занес над ней палку. Кику, закрыв глаза, закричал:

— Не убивай мать!

Хаси назвал щенка Милки. Рана от клыков собаки на шее у Кику заживала долго, никак не подсыхала и постоянно гноилась, так что пришлось носить повязку. По мере того как его раны затягивались и нарастало свежее мясо, становилось все лучше и Хаси. Похоже, он выучил наизусть все звуки, исходившие из телевизора, хотя нужного так и не нашел.

— Кику, я понял. Тот звук по телевизору не услышать. Телевизор для него не годится. По телевизору ведь что ветер в Северной Ирландии, что ветер в Полинезии на острове Бора-Бора — все одно. Звуки, от которых не вибрирует окружающий тебя воздух, не годятся. Поток воздуха через микрофон записывают на пленку, с пленки передают при помощи радиоволн, а между тем сам звук умирает. Никак не найти нужного. Тот, что мы слышали тогда, наверное, был создан искусственно. Взяли природный звук, обработали электроникой, смешали со звучанием разных электрических музыкальных инструментов и записали. Такого звука по телевизору не услышишь. Все звуки по телевизору — это поросячий визг.

Три месяца Хаси только и делал, что слушал. У него развился очень острый слух. Хаси слушал звуки и смотрел изображение в телевизоре: парк, в котором дует ветер, качающиеся деревья, металл, стекло, животные, музыкальные инструменты, лица людей. Хаси сумел уловить тончайшую связь между формой, звуком и рождающимся от этого звука образом. Согласившись вернуться в школу, Хаси потребовал, чтобы ему купили магнитофон, который может записывать звуки, накладывая их друг на друга. Хаси продемонстрировал Кику результаты своих экспериментов по сочетанию звуков. Он понял две очень важные вещи. Звук, приносящий облегчение, должен преодолевать любые изгибы и препятствия и вселять надежду, что он будет длиться вечно. Хаси говорил, что звуками, породившими в нем самое сильное чувство покоя, были еле слышные звуки фортепиано, донесшиеся из какого-то школьного класса, и звук дождевых капель, барабанивших по карнизу.

Вернувшись в школу, Хаси продолжал оттачивать слух, слушать звучание разных предметов и музыку, делать первые шаги в изучении нотной грамоты, принципов музыкального ритма и гармонии. Как-то Хаси отыскал мелодию, которую могли использовать при создании того звука из больницы. Эту мелодию ему приходилось уже слышать на магнитофоне, но тогда он ровно ничего не почувствовал. Как-то раз в заброшенном шахтерском городе он нашел музыкальную шкатулку с этой мелодией. Ручка шкатулки, которую нужно было вращать, отломалась, поэтому Хаси стал пальцами перебирать покрытый крошечными выступами валик. Тогда-то он и заметил, что мелодия похожа на тот звук. Даже Милки, услышав музыкальную шкатулку, перестал лаять, сел и завилял от удовольствия хвостом. Тот звук, который Хаси решил во что бы то ни стало найти, даже если бы для этого потребовалась вся жизнь, он назвал в честь мелодии из музыкальной шкатулки Traumerei[4].

Было лето. Кику и Хаси исполнилось по пятнадцать лет. Каждый день они ходили вместе с Милки на море. Милки очень любил воду. Когда он был совсем маленьким, ему наливали воды в тарелку и он тут же вставал в тарелку передними лапами. Если в канаву падал резиновый мячик, он бросался за ним, а если на пути встречалась лужа, то, сколько бы его ни звали, барахтался в ней, не отзываясь. Больше, чем по песчаному берегу, он любил бегать по большим острым камням. Чтобы щенок не поранил свои нежные лапы, мальчики сшили ему из кожаных обрезков тапочки. Стоило только надеть ему эти тапочки, как он тут же радостно лаял, зная, что они идут на море. Милки стал плавать лучше Хаси. Белая длинная шерсть, унаследованная от матери, всегда была мокрой. Когда мальчики расчесывали его на солнечном берегу, между зубьями гребешка оставались кристаллики соли.