– Ты можешь помолчать? – шикнула на нее Юлька.

– А чего я такого говорю?

Родственники встали возле гроба полукругом, мы чуть в стороне. Появился священник, всем раздали свечи, началась панихида. Видеть подругу в гробу, да еще в подвенечном платье оказалось выше моих сил, наверное, поэтому я и наблюдала за Берсеньевым. Он стоял рядом с Эммой Григорьевной и поддерживал ее под руку. Взгляд был устремлен на Милку, неподвижный, слепой. Букет он положил ей в ноги.

Лицо его было каким-то неправильным. Едва заметные шрамы на лбу и подбородке. Кожа на висках слегка натянута, оттого глаза казались чуть раскосыми. Светлые глаза под нахмуренными бровями притягивали, как магнит. Красивый мужик, шрамы его не портили. Даже наоборот. Встречаются иногда физиономии, в которых вроде бы нет ничего особенного, и вместе с тем от них трудно отвести взгляд. Ты шестым чувством понимаешь, что человек, стоящий перед тобой, личность неординарная, из тех, что один на тысячу. В нем чувствовалась сила. И именно это вызывало недоумение. Сергей Львович представлялся мне человеком слабовольным, может, оттого, что никак не мог разобраться со своими бабами, а теперь его облик никак не вязался с моими представлениями. Мужчина, что стоял напротив, вряд ли позволит кому-либо вертеть собой. Скорее наоборот. Женщины в присутствии подобных мужчин млеют, глупеют и готовы на все. То ли Милкина версия их взаимоотношений была далека от действительности, то ли у меня фантазия разыгралась. Может, все дело в этих шрамах? Может, это они придают ему излишне мужественный вид? После аварии ему сделали пластическую операцию, вот и разгадка некой неправильности…

Отпевание закончилось. Начали прощаться. Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься отсюда сломя голову при виде того, как Эмма Григорьевна рыдала, вцепившись в гроб. Ее отвели в сторону, Берсеньев приблизился к гробу, достал из кармана пиджака кольцо и надел Милке на палец. Наклонился и поцеловал ее в губы. Женщины ахнули и дружно зарыдали. Сделай подобное кто-то другой, наверняка получилось бы чересчур мелодраматично и как следствие отдавало бы театральщиной. Но у него получилось естественно. Брови сведены, в красивых глазах скорее гнев, чем печаль. Мужчины не плачут. По крайней мере, прилюдно. Но этот взгляд говорил о его горе куда больше, чем громкие рыдания. В общем, все женские сердца прониклись к нему симпатией, и как следствие появилось желание немедленно его утешить. Я не сомневалась, что кое-кто не прочь заняться этим прямо сейчас. Что за мысли лезут в голову? Я-то сама с какой стати на него пялюсь?

Я подошла к Милке и, зажмурившись, ее поцеловала. Чувство было такое, что коснулась губами камня.

– Прости меня, – беззвучно попросила я. – За дурацкие мысли тоже прости.

С кладбища мы сразу же поехали в ресторан. Я оказалась в одной машине с подругами. Юлька за рулем, Ленка рядом со мной на заднем сиденье, впереди рядом с Юлькой – Ирина. Как только мы въехали в город, Ленка начала трещать.

– Как вам Берсеньев? Теперь понятно, почему в него Милка вцепилась.

– Ты можешь заткнуться? – разозлилась Юлька.

– А чего такого я сказала? Настоящий мужик. За таким пойдешь на край света, даже если у него в кармане ни гроша, а у этого еще и бабла немерено.

– Да помолчи ты, Христа ради, – рявкнула Юлька.

– Я его другим представляла по Милкиным рассказам, – глядя в окно, заметила я, решив поддержать разговор.

– Каким? – заинтересовалась Ленка.

– Ну, не знаю… мягче, что ли… уступчивее…

– Ага. Он свой бизнес начал с нуля и за несколько лет вон как поднялся. Бесхарактерные мальчики на такое не способны. В каждом преуспевающем предпринимателе сидит акула, это всякий знает, даже если бизнесмен выглядит маменькиным сынком. Не стал бы он тем, кем стал, будь иначе.

– Мне тоже казалось, что он другой, – заметила Ирина, до той поры молчавшая. – Может, потому, что так легко согласился поехать с Милкой в отпуск. У него ведь был роман с этой девицей, забыла, как ее зовут.

– Приличный мужик. Хотел расстаться с женщиной по-хорошему, – пожала Ленка плечами. – Мужиков ведь не поймешь, любят одну, спят с другой, отдыхают с третьей, обычное дело. Девице, считай, повезло. Парень нуждается в утешении, и если она подсуетится, то быстренько приберет его к рукам.

– Вы знакомы с кем-нибудь из Милкиных подруг по работе? – спросила я.

– Ну, так. Верка с ней вместе работала, рыжая, ты же ее помнить должна, она с нами на майские на шашлыки ездила.

– Я ее не видела сегодня.

– Была. Ты, должно быть, просто внимания не обратила. Что не удивительно. Не знаю, как бы я чувствовала себя на твоем месте.

– Да уж, – вздохнула Юлька, а вслед за ней и Ирина.

– В голове не укладывается… совершенно дурацкая история. Как думаешь, убийцу найдут, а, Фенька?

– Надеюсь. Для начала надо отыскать парня… Мишу этого. А о нем, похоже, никто не знает. Эмма Григорьевна убеждена, что никакого парня вовсе не было.

– Был, – вдруг сказала Юлька и посмотрела в зеркало, взгляды наши встретились.

– Ты его видела? – спросила я.

– Нет. То есть видела, как Милка выходила из машины. Возле универмага. Я как раз шла к парковке и ее заметила. Спросила, кто ее привез, а она вдруг испугалась и принялась болтать о каком-то сослуживце. Видно было, что врет. А чего врать? Я еще тогда подумала, надоело ей за Берсеньевым бегать, завела кого-то. Но шифруется. На всякий случай. Видно, надежду не теряет.

– Когда это было? – заинтересовалась я.

– Перед майскими праздниками.

– А что за машина, помнишь?

– Вроде «БМВ». Меня уже менты спрашивали. Вы вспомните, Милка ходила совершенно потерянная, то бесилась, то на нее депрессняк накатывал. А потом вдруг успокоилась. То есть вроде все еще убивалась и о Берсеньеве своем без конца говорила, но отчаяния в ней не чувствовалось. Даже наоборот. Я еще решила: что-то она задумала. А потом эта совместная поездка. Видно, знала, чем Берсеньева зацепить, надо было его просто увезти подальше и остаться с ним наедине.

– Ага. И тут ей подфартило, – влезла Ленка. – Парень-страдалец, и она вроде сестры милосердия. Эх, вот ведь жизнь… Суетимся, планы строим, а потом бац… и все.

В ресторане Берсеньев сидел за столом рядом с Эммой Григорьевной, а я – довольно далеко, что позволило сколько угодно на него пялиться, к себе особого внимания не привлекая. Он по-прежнему хмурился, но выглядел не то чтобы спокойным, скорее отрешенным. Эмма Григорьевна попросила его сказать несколько слов, он поднялся и произнес краткую речь. Слова нашел вроде бы обычные и говорил просто, но вышло проникновенно. Дамы вновь потянулись за платками. Ему сочувствовали даже больше, чем матери. Хотя казалось, что сочувствия он вроде и не искал.

– Просто сердце разрывается, – шепнула мне Ленка.

– Береги здоровье, – буркнула я.