class="p1">Отдав акваланг, Джеймс уселся на причале, однако очень скоро почувствовал, что еще немного — и он рискует получить солнечный ожог, и направился к коттеджу. Откуда-то из-за домика донесся высокий и резкий женский голос. Джеймс обогнул коттедж и увидел странную картину: возле Этвуда с собакой стояла высокая старуха, вся в черном, с длинными седыми волосами, беспорядочно свисавшими из-под помятой войлочной шляпы; в руке, сухой и костлявой, она сжимала изогнутую ручку толстой, сучковатой палки.

— Все так, все так! — пронзительно выкрикнула она. — Стеклянное лицо и собака, да, да! Потом черная собака будет выть на берегу, будет выть ночами, долгими темными ночами. Я знаю, знаю! Кто ушел, уже не вернется. Мертвые зовут! Тем же путем со стеклянным лицом, с черной собакой и стеклянным лицом! — Она подпрыгнула, завертелась вокруг своей палки, издавая странные клокочущие звуки — то ли хохот, то ли всхлипывания, затем остановилась и протянула руку к Этвуду: — Мертвые ждут гостей! Иди к ним, иди! Не заставляй их ждать, иначе они придут сами и заберут свою добычу. Они придут!

Она зловеще расхохоталась, подхватила стоящую у ног ветхую корзину с раковинами и стала взбираться вверх по склону с поразительным для своего возраста проворством.

— Что здесь происходит? — спросил ошеломленный Джеймс.

— Эта женщина кинулась ко мне со своей корзиной, и я было подумал, что она хочет продать раковины, но какое там! Она, конечно, сумасшедшая.

— Да-да, совершенно верно, синьоры, совершенно верно! — раздался сзади голос Гросси, чье прерывистое дыхание свидетельствовало, что он очень торопился. — Это местная сумасшедшая, из деревни, а сюда она приходит продавать раковины. Вообще-то старушка тихая, но порой на нее находит… Не обращайте внимания, синьоры, она сама не понимает, что говорит. Оба ее сына утонули во время шторма, с тех пор она и тронулась умом. Когда поднимается ветер, она все время бродит по берегу — то ли ждет, что море отдаст их тела, то ли еще что. Они тогда как ушли в море, так больше никто их и не видел. Ни их самих, ни их лодки. Такие вот дела…　

— У них была собака? — спросил Этвуд.

— Собака? — Гросси перевел взор на море, потер переносицу и шумно вздохнул. — Нет, кажется, не было. А может, и была, всего не упомнишь… О, мое мясо, совсем забыл! Простите, синьоры. — И он удалился с такой же поспешностью, с какой появился.

Хотя Джеймс ни за что бы в этом не сознался, сумасшедшая произвела на него крайне тягостное впечатление, которое было невозможно объяснить никакими разумными доводами, и он под конец решил, что всему виной болезненное состояние его нервной системы, слишком сильно отреагировавшей на резкий контраст между тишиной и спокойствием залитой полуденным солнцем приветливой бухты, где все дышало безмятежностью, и мрачным обликом сумасшедшей, ее зловещими выкриками и дикой пляской, а самое главное тем, что жутковатые пророчества сумасшедшей были обращены к Этвуду. Джеймс тряхнул головой, сбрасывая наваждение: вокруг все по-прежнему источало умиротворение, а сам Этвуд вместе с собакой уже ушел в дом.

Переодевшись, Джеймс направился к Витторио, возле которого все еще сидела Джулиана, причем вопреки обычной необщительности, оживленно разговаривала со своим собеседником и ее красивое лицо отнюдь не было замкнуто-враждебным, как в тот вечер, когда Джеймс ремонтировал фотоаппарат. Однако стоило ему остановиться рядом, как она тотчас замолчала, и все попытки Джеймса завязать общий разговор разбивались о ее холодное безразличие, которое она даже не пыталась скрыть хотя бы из вежливости; в результате Джеймс почувствовал себя неловко и обрадовался, когда его позвала синьора Форелли.

В отличие от племянницы, синьора Форелли была не прочь поговорить с ним, а когда Джеймс вскользь упомянул сумасшедшую старуху из соседней деревни, она вдруг проявила к этому необычайный интерес и заставила пересказать все подробности; позднее Джеймс слышал, как она говорила о том же с Гросси.

Неугомонный Фрэнк организовал парную игру в бадминтон: он сам с Этвудом против Тельмы и Бата Берни, Джеймсу досталась роль судьи. Тельма оказалась прекрасным игроком, ее точные и сильные удары заставляли противников бегать по всей площадке; Фрэнк, как он сам потом признался, не умел играть в паре с кем-то и в результате только мешал Этвуду, кидаясь к волану, куда бы тот ни летел, и в конце концов столкнулся с Этвудом на его половине поля, после чего Этвуд со смехом сказал, что не может одновременно следить за воланом и увертываться от своего партнера и что с него вполне достаточно. Смущенный Фрэнк стал извиняться, а Берни самоуверенно заявил, что они с Тельмой все равно выиграли бы. Этвуд предложил это проверить и сыграть еще раз в другом составе, заменив Фрэнка Джеймсом. Противники согласились, однако Фрэнк отказался быть судьей и отправился подыскивать для этого кого-нибудь другого. Вскоре он несколько смущенно сообщил, что быть судьей вызвался Витторио.

Молчаливый слуга прикатил коляску и установил ее так, чтобы Витторио не слепило солнце. Джеймс с Этвудом играли на редкость слаженно, и вскоре счет стал таким, что у их противников не осталось ни малейшей надежды на выигрыш. Раздосадованный Берни, положив ракетку, что-то невнятно буркнул и скрылся в своем коттедже.

— Мистер Берни определенно не умеет проигрывать, — с усмешкой сказал Джеймс, затем обратился к Тельме: — Позвольте сделать вам комплимент: вы прекрасно играете.

Тельма весело рассмеялась, блеснув крупными, ровными зубами.

— Спасибо. А мистер Берни, похоже, всерьез огорчился.　Проигрывать всегда труднее, чем выигрывать, хотя большинство думает иначе.

Подошла Джулиана и остановилась возле Витторио.

— Хотите поиграть с нами вместо мистера Берни? — спросил Джеймс.

— Нет, — коротко ответила она и отвернулась.

Джованелла Берни в ярком красном платье и кокетливой шляпке с большим букетом искусственных цветов вышла из коттеджа и присоединилась к собравшимся.

— Кажется, мы огорчили вашего мужа? — спросила ее Тельма.

— О, не принимайте этого всерьез! В отношении всяких игр Бат настоящий ребенок. Когда мы вчера ездили в город, я даже не дала ему сыграть в баре на бильярде, потому что если бы он проиграл, весь вечер был бы испорчен. Смешно, верно? — Она улыбнулась ярко накрашенными губами и обвела глазами присутствующих, словно приглашая посмеяться вместе, затем взгляд ее красивых, но пустых глаз остановился на Витторио. — Знаете, синьор Ольми, мы вчера видели вас в городе.

Витторио всем телом подался вперед так, что, казалось, еще чуть-чуть и