Частые удары становились тем глуше, чем толще слой земли покрывал мой саркофаг, тем теплее становилось. Великая Тьма. Какое же блаженство, оказывается, ощущать тепло и покой. Уже не слышно стука земли. Не слышно усердно работающих лопат. Тихо, тепло, покойно и незыблемо. Два удара в районе груди нарушили тишину саркофага.

* * *

Бывает такое, что, когда чего-то очень долго ждешь, оно приходит и… ничего. В голове сто раз промотаны все чувства, переживания, сомнения. Ожидаемое событие оказывается уже пережитым. В этот раз получилось что-то похожее.

В тесном гробу грудной клетки стучало усталое сердце. В тесном деревянном гробу мертвый открыл глаза. И не было в этом ничего сверхъестественного, ведь каждого из нас порой мучает бессонница. Особенно при большой усталости очень трудно бывает уснуть. Как и при жизни. Пустыми глазами смотрел в пустую темноту. Все было так обычно, что неожиданно захотелось проверить будильник на телефоне. Но, вовремя спохватившись, не дал мыслям разбудить еще и мозг. Поэтому лежал неподвижно. Не слушая сердце, слушал тишину, которая может быть только здесь. Ощущения были похожими на те далекие, детские, когда ложишься вечером спать, а внутри спокойно и тихо, потому что наступили каникулы и завтра никуда не надо, и целую неделю свободен.

Незаметно для себя, воспоминаниями и прочим, пробудил мозг. Сон совершенно слетел. Руки сами собой скрестились на груди и обняли плечи. Так гораздо проще уходить в вечность. Этому я научился у мумий, о которых читал в книгах. Их бальзамировали в такой же позе.

Все движется по кругу. Так и мысли мои вернулись сейчас ко мне — те, что были когда-то, когда в своей пустой, серой комнате я лежал на полу и вглядывался в милое лицо Луны. Только тогда все было гораздо страшнее. В нынешнем моем предзакатном состоянии меня совершенно не страшило одиночество, мне не надо бояться наступления утра, нелюбимые дела и маски не беспокоят меня. Но тогда было страшно. Одиноко, холодно и безумно тоскливо. Помню, как молился в Пустоту о том, чтобы не проснуться. Скольких сил и терпения стоило натренировать себя не видеть ночами полные безумия сны. Выключать себя на ночь в безмятежное забвение, очень похожее на Смерть. Сколько всего передумано в эти часы перед сном. Сотни страхов, бредовых видений — все это было. Теперь всего этого нет. И осознание этого действовало лучше любого снотворного.

Как и всегда бывало, мысли начали путаться. Сердце успокоило свой ритм. Дыхание замедлилось. Больное сознание угасало подобно потухшей свече. Несколько секунд в голове тлели обрывки бессвязных мыслей, после неярко вспыхнул образ растущего неба.

По инерции пару раз поднялась, а затем опустилась грудь. Тихо ударилось о ребро сердце. И замолкло. Еще одна искра от костра потухла в темноте ночного неба.

«Время смерти — двадцать два часа тридцать две минуты», — слова дежурного врача психоневрологического диспансера звучат сухо и напряженно. Одной рукой зажигал сигарету, другой закрывал лицо еще одного окочурившегося психа простыней. По коридору кто-то шагал в сторону комнаты с трупом. «Наверняка старший», — успел подумать дежурный врач, как дверь осторожно открылась и в помещение вошел заведующий. «Ну и чего у нас тут?» — уверенным голосом поинтересовался он. «Степаныч, да шут его знает. Он же у нас тихий был. Витал себе где-то, бубнил чего-то. Все стены исчиркал писаниной своей. А вчера в обход-то пошел я, мимо его палаты прохожу, а тихо там слишком. Он же обычно шуршит, то пишет чего, то шепчет. А тут тихо. Вот я, значит, сунулся к нему, а он ласты на плечах склеил — и лежит, не дышит. Мы его с Валькой всяко откачать пытались. Не судьба, видать».

* * *

Упал, ударился, разбился на мириады мельчайших осколков. Растаял и обратился паром, чтобы воспарить в облака. Легко мне ветром быть, легко шептать вместе с травами, среди могучих деревьев, гнаться за реками, пересвистываться в камнях. Легко заигрывать с птицами, наполнять волей их крылья, свою свободу наполняя тысячей сил, что вьются вокруг меня. Я разбит и свободен, я лечу, и только звезды выше меня. На старой скале у древнего моря, спокойного и великого, бесплотной тенью усядусь на самом краю.

Наблюдать за рождением Солнца из его толщи. Черное краснеет, разгорается, желтеет и синеет. Стая птиц на фоне этого великолепия напоминает фениксов, что восстали и несут благую весть всем, кто еще спит. А небо кипит, море кипит. В зарождающемся дне варится новая жизнь, новая мечта. Великое старое светило уже восстало из своей ночной колыбели, и усталое море провожает его последними ярчайшими вспышками. Не медля больше, и я срываюсь с места. Стремительной вспышкой проношусь следом за чудесными птицами новой зари — мимо оживших лугов, мимо рек, озер, гор и дорог. Все просыпается. В эти утренние часы нет зла, только радость и ликование: удалось пережить ночь, и наступил новый день. Чистое небо, чистый воздух, чистый новый мир, как ребенок, забывший обиды вчерашнего дня, протягивает руки к своему родителю и греется в его улыбке, и улыбается сам.

Черной стрелой проношусь мимо всего этого. Останавливаюсь на лесной опушке, в волшебном утреннем дворце, чтобы наблюдать за чудом. Царица мира, игра света и тени устраивает представление — и уже на белом ковре проснувшихся цветов начинается оно. Ветер теребит кроны деревьев, неведомые птицы разлетаются тенями в разные стороны. Чуть сильнее порыв — и их всех разогнало в разные стороны. Утренний кукловод-ветер делает мастерское движение, и на лесной поляне тенью рисуется величавый лик. Блеск нерастаявшей росы образует корону. На короткое мгновение потрясенный мир молчанием приветствует свою королеву.

Но Солнце движется дальше. Чудное видение пропадает, и жизнь устремляется в свое привычное утреннее русло, чтобы наутро быть готовой к новому чуду.

«Что? Что это?» — руки дрожат и плохо слушаются. Голова раскалывается от боли. Кажется, я упал. Руки нащупывают волосы, пальцы касаются сочащейся кровавой раны. Стремительной молнией поражает воспоминание о падении, о том, что было до него. Ужас заставляет открыть глаза. Уже знаю, что они увидят. Черное дуло пистолета смотрит холодно и презрительно. Вспышка, удар тяжелейшего молота по груди. Тело слабое тянется за духом к стрелявшему. Контрольный в голову освобождает.

Упал, ударился, разбился мириадами мельчайших осколков. Растаял и обратился в пар. Коротко вспыхнуло сознание и пропало в Пустоте.

* * *

«Чего стоит один против сотни чужой злобы? Жуткая вещь — стоять в пустом коридоре и наблюдать длинные тени, растущие в твоем направлении. Игра света с Тьмой,