всего одна счастливица отправилась на благословенный юг и наслаждалась всеми радостями жизни в то время, как несчастные больные страдают в дождливом Лондоне! Она не задумывалась о том, что не смогла бы взять никого с собой, даже если бы захотела. Ей казалось, что просто несправедливо пользоваться преимуществами, которых бедные люди не имеют. Чистая, честная душа молодой женщины страдала оттого, что она не может им помочь, но хочет сама наслаждаться роскошью свежего воздуха и солнца. Что с того, что и они с мужем были небогаты, просто немного обеспеченнее своих соседей? Она могла бы сделать благое дело для других, но не делала, и поэтому непрерывно мучилась угрызениями совести. Бедной женщине даже не приходило в голову, что она уже много лет совершенно не заботилась о себе. Она считала это своим христианским долгом и болела душой за других, несправедливо считая, что ее жизнь уже кончена.

Миссис Арбитнот начала бояться смотреть в глаза своему доброму другу викарию. Он ничего не знал, никто ничего не знал, но стыд все равно оставался мучительно сильным. Произносить речи и просить прихожан о милосердии также стало невозможно. Как она могла взывать к чьим-либо добрым чувствам, в то время как сама себялюбиво и беспечно растрачивала деньги, которые могли помочь многим беднякам? К глубокому удивлению священника, она отказалась от обычных благотворительных дел и даже не хотела ничего обсуждать, хотя раньше они проводили целые часы, решая, что же делать с теми или иными нуждами подопечных.

Разговор с Фредериком не принес ни малейшего облегчения. Когда она, в попытке возместить то, что так беспечно промотала, попросила у него денег, Фредерик молча выдал ей чек на сто фунтов. Никаких вопросов, как будто его только радовало, что жена начала тратить его средства и больше не стесняется того, откуда они берутся. Миссис Арбитнот покраснела до корней волос, принимая чек, а ее сомнения в правильности происходящего стали еще сильнее. Сто фунтов немедленно были пожертвованы различным благотворительным организациям, но тяжелое чувство не проходило. Она по-прежнему считала мужа грешником и, принимая от него деньги, полагала, что тоже совершает тяжелый грех. Она не стала говорить мужу, что собирается уезжать, потому что знала, как он отреагирует на это. Ее коробила радость, с которой Фредерик с ней расставался.

Миссис Уилкинс была куда счастливее своей подруги. Ее не мучили никакие сомнения. Она была полностью уверена в том, что делает благое дело, тратя свои сбережения на свое удовольствие.

— Подумайте, какими красавицами мы вернемся оттуда! — обнадеживала она подругу. Впрочем, не все было так просто. Сомнений не было, но были страхи. И вскоре они оправдались вполне. Согласие Меллерша далось не так легко, как казалось Лотти, ей пришлось пережить несколько неприятных минут.

Весь последний месяц миссис Уилкинс старалась по возможности угождать Меллершу и готовила только его любимые блюда, зная, как он неравнодушен к хорошей кухне. Чего угодно (но не требующего расходов) можно было добиться от него после хорошего обеда, и никто не знал об этой его особенности лучше жены. Поэтому в последнее время она вкладывала всю душу в его обеды. Меллерш был чрезвычайно доволен и начал думать, что его жена все-таки не настолько плоха, как это казалось раньше. Именно такое благостное расположение духа и привело к трагедии. Расположение его к своей половине привело к тому, что он решил сделать ей приятный сюрприз.

За две недели до отъезда и за неделю до того, как миссис Уилкинс собиралась сообщить мужу, что арендовала в складчину замок, случилось страшное. За обедом Меллерш съел две порции йоркширского пудинга, большой абрикосовый торт на десерт, и это привело его в чрезвычайно благостное расположение духа. Он сказал с видом человека, который сообщает приятную новость:

— Я подумываю о поездке в Италию на Пасху, — и умолк в ожидании благодарственных слов жены, но их не последовало.

Тишина в комнате была полной, за исключением шума ветра за окном и потрескивания дров в камине. Миссис Уилкинс просто онемела от неожиданности. Она планировала открыть мужу свою тайну в следующую субботу и теперь просто не находила слов, чтобы объяснить ему, в чем дело.

Мистер Уилкинс не был за границей уже много лет, и идея совершенно захватила его. Надоевшая холодная, ветреная погода делала мечту об итальянском солнце особенно притягательной. Дела шли хорошо, можно было позволить себе небольшой отдых, а поскольку ехать без жены было бы неприлично, он решил взять ее с собой. Кроме того, она будет очень полезна. Если едешь в чужую страну и не знаешь языка, то спутник просто необходим, хотя бы для того, чтобы было с кем поговорить.

Отсутствие ожидаемого взрыва восторга было ему совершенно непонятно. Мистер Уилкинс немедленно начал раздражаться.

«Она, должно быть, не расслышала. Вечно спит с открытыми глазами, дуреха. Боже, как можно быть таким ребенком в ее возрасте», — с возмущением подумал Меллерш.

— Я сказал, — повторил он своим звучным, хорошо поставленным голосом, — что мы едем в Италию на Пасху. Ты слышишь меня или нет?

Да, она слышала и сейчас лихорадочно думала, что сказать.

«Я скажу… Боже, я совершенно к этому не готова… Скажу, что моя подруга пригласила меня именно на Пасху… Пасха ведь в апреле, разве нет? Пригласила к себе, в свой дом на Средиземном море».

Одолеваемая страхом и чувством вины, совершенно потерявшая голову от неожиданности, миссис Уилкинс говорила еще более бессвязно, чем обычно. Это было самое ужасное утро в ее жизни. Меллерш, глубоко негодуя, подверг ее суровому допросу. Он настаивал на том, чтобы его жена отказалась от приглашения. Раз она его так необдуманно приняла, то пусть сама напишет и откажется. Встретив неожиданно стойкое сопротивление, он усомнился, что приглашение действительно существовало. Кто такая эта миссис Арбитнот? Он никогда раньше о ней не слышал. Пришлось пригласить ее на обед, чтобы она подтвердила слова миссис Уилкинс. Это принесло нужный эффект, так как не поверить миссис Арбитнот было невозможно, она выглядела весьма уважаемой особой. Но, к сожалению, сама она страдала ужасно, и в большой степени это привело к тому, что молодая женщина совсем измучилась за последний месяц.

Остаток марта прошел, как в страшном сне. Тридцатого марта, когда все было решено и начались приготовления к отъезду, две несчастные женщины, снедаемые чувством вины, не испытали никакого ощущения праздника.

— Мы слишком хорошо себя вели, — не переставала ворчать миссис Уилкинс в то время, как они бродили взад и вперед по платформе вокзала «Виктория», куда приехали на час раньше срока, —