Лёка в своей маленькой мастерской. Он что-то вертит в руках и, сосредоточившись на этом «что-то», смотрит мимо объектива.

Бородатый красавчик викинг с огромными наушниками, болтающимися на шее. Прямо над ним навис мохнатый отросток профессионального микрофона.

Маш, снятая через стекло кафе.

Миш, снятый на улице. Он курит сигарету, прислонившись к стене дома.

Шило у теннисного стола – в майке с идиотической надписью: «Плохого человека ГЕНОЙ не назовут!» Русские буквы вступают в явное противоречие с нерусским пейзажем: пальмы, аккуратно постриженные кусты гибискуса, несколько олеандров с кипенно-белыми гроздьями цветов. И бассейн с лежаками и зонтиками на заднем плане.

Ростик. Зимний – в отличие от летнего Шила. Ростик снят на фоне заиндевевшего приземистого дебаркадера. Дебаркадер – то ли клуб, то ли ресторан – называется «ПАРАТОВЪ». Волосы Ростика, выбивающиеся из-под низко надвинутой на лоб фуражки-капитанки, тоже заиндевели.

Все фотографии сняты на среднем плане, слегка небрежно, иногда – не в фокусе. Но в том, кто является их главными героями, никаких сомнений не возникает. И тревоги тоже – это совершенно обычные снимки. Вряд ли они станут украшением семейного альбома, их место – в братской могиле таких же необязательных малостраничных фотоотчетов на дне нижнего ящика письменного стола.

– Очень мило, – сказала Полина и перевернула страницу.

Этот-то как сюда попал? Лобастый парень в грубом свитере под горло и в джинсах. Поверх свитера идет выцветшая надпись:

POUR BARBARA

LAQUELLE DE CRACHER SUR DU CINÉMA.

EN TOUTE AMITIÉ.

BERNARD ALANE

Парень кажется Полине очень знакомым, хотя это невозможно, немыслимо. Открытке (именно открытке, не фотографии) – лет пятьдесят. Она пожелтела от времени, верхний и правый ее края украшены старомодными зубчиками, а нижний и левый – отрезаны: совершенно очевидно, что открытку подгоняли под размер альбома. И делали это второпях – уж очень неровными выглядят линии среза.

– Кто это?

– Там же написано, – Тата пожала плечами. – Бернар Алан.

– Никогда о таком не слыхала.

– Я думаю, он актер. А Барбара… Та, кому подписана открытка, – его поклонница. Барбаре, по-дружески. Бернар Алан.

– Ты знаешь французский?

– Немного. Но я не знаю, что здесь делает этот парень.

– А все остальные?

– Досмотри альбом до конца.

На следующей странице Полина увидела себя. И снова на среднем плане, вполоборота, без всякой оглядки на объектив. Она тотчас же вспомнила интерьер – московский Дом художника на Крымском Валу, фестиваль независимого кино «Tomorrow» (логотип фестиваля тоже попал в кадр). На просмотры Полина ходила одна, без спутников, а статью о самом фесте сдала лишь неделю назад.

Это совсем свежий снимок.

Ему не больше двух недель, воспоминания о коротких вспышках фотокамер в фойе и на этажах еще не стерлись. Но снимали отнюдь не Полину, а организаторов фестиваля, участников и кураторов программ, залетные медийные лица. Кому пришло в голову щелкнуть заодно и ее – случайно или намеренно? И как снимок, сделанный в Москве, попал в Крым?

– Удивлена? – спросила Тата.

– Скажем, хотела бы получить некоторые разъяснения.

– Я тоже была удивлена, когда увидела себя. Я не помню самого факта съемки, хотя память у меня хорошая. Профессиональная.

– Что говорят остальные?

– Ты первая, кому я это показала.

Означает ли это, что Тата доверяет Полине, которую знает полчаса, больше, чем всем другим кузенам и кузинам? Если так, то…

– Ты приехала только сегодня. Следовательно, не могла подбросить мне чертов альбом.

Вот и объяснение. Непонятно только, почему невинные снимки (каково бы ни было их происхождение) вызывают у Таты настороженность, граничащую с паникой. А она именно паникует, хотя и пытается это скрыть. Не слишком умело, иначе давно бы стерла пот с висков.

– Надеюсь, все разъяснится в самое ближайшее время, – Полина ободряюще улыбнулась сестре. – Тем более что в фотографиях нет ничего криминального…

Капель так много, что им уже тесно на висках, – и они устремляются вниз, к подбородку. И образуют там некое подобие запруды, на которой покачивается лодка с высоко задранными носом и кормой – Татина улыбка. Жалкая и саркастическая одновременно.

– Последняя страница.

Тата говорит шепотом, но ощущение такое, что она кричит. И этот до конца не проявленный крик пугает Полину и сбивает с толку. Трясущимися руками она перелистывает еще несколько – пустых – страниц и оказывается лицом к лицу с… мертвой девушкой. В отличие от всех предыдущих, это очень качественный снимок. Никакого расфокуса, глубокие цвета, продуманная композиция. Девушка юна и хороша собой, но красота ее разбивается о темно-бордовую полосу на шее. Это не что иное, как след от удавки.

Девушка была задушена, а потом найдена (возможно – опознана) и теперь лежит на прозекторском столе, укутанная простыней.

Полина не может отвести взгляда от зловещей борозды, ну почему, почему ближе всех к смерти неизвестной красавицы оказалась именно она? Не Тата и не Маш, и даже не Шило, для которого такие снимки не потрясение, а часть ежедневной рутинной работы? Почему все остальные спрятались за джинсами и свитером неведомого ей Бернара Алана, а на рандеву с чьей-то смертью выпихнули именно ее? По-дружески. En toute amitié.

– Кто эта девушка?

– Ах да… Ты ведь только приехала и можешь быть не в курсе. Это Аля.

– Аля?

– Родная сестра Гульки. И наша с тобой сестра.

– Маленькая Аля? – до Полины с трудом доходит смысл сказанного Татой. – Разве она…

– В том-то и дело, что она жива. У тебя будет возможность в этом убедиться. И даже поговорить с ней.

– Тогда что означает эта фотография?

– Я не знаю.

– Дурная шутка?

– Или предупреждение об опасности.

– Почему-то отправленное тебе, а не ей?

– Я не знаю.

– А кто-то другой, кроме тебя… Не получал подобных фотографий?

– Я не знаю, не знаю, не знаю!..

Слова тяжело переваливаются через борта лодки с высоким носом и задранной кормой – и ненадолго скрываются из виду, чтобы всплыть где-то возле мочек Полининых ушей. Всему должно быть логическое объяснение, оно отыщется наверняка, если взглянуть на ситуацию непредвзято. Примерно так убеждает себя Полина. Нужно сказать об этом маленькой художнице, но говорить некому. Тата исчезла. Растворилась в чреве дома, оставив после себя мокрые следы.