почувствовало тепло, ощущение тепла появилось и внутри. Огонь разгорался. Сосновский сидел на корточках перед топкой очага, накрывшись жесткой шкурой, и держал перед огнем руки. Никогда в жизни он не ощущал такого счастья от близости огня, как сейчас. Высушить одежду, согреть кипятка и пить горячую воду, просто горячую воду. Хотя там, в ящике, он видел чай или траву для заваривания. Не важно.

Обувь! Мысль ударила как хлыстом. Наотмашь! У меня нет обуви. Унты я утопил, а обмотав ноги тряпками, я по скалам не пройду и километра. А вот это уже беда…

Поиск прошел бы безрезультатно, если бы не Матвей. Когда Шелестов с охотниками обошел весь берег, осмотрев его и со стороны воды, и со стороны скал, и они двинулись к баркасу, рыбак остановился и, присев на корточки, стал смотреть на воду, чуть склонив голову. Как будто заглядывал куда-то. Шелестов остановился и стал ждать. Но Матвей пошел к скалам и у самой отвесной стены, уходившей в море и образовывающей естественный мол этого залива, остановился. Обернувшись к Шелестову, Матвей помахал рукой, подзывая его к себе.

– Что вы тут ищете? – спросил Максим, подойдя к рыбаку.

Тот, набрав в ладони морскую воду, стал нюхать ее.

– Понюхайте воду, – предложил Матвей.

Шелестов не стал пока задавать вопросов и, набрав в ладони воду, поднес к лицу. Ничего особенного он не ощутил, хотя вода явно имела какой-то запах. Может, пахла водорослями? Матвей опустился на корточки рядом с Шелестовым и указал рукой вправо на воду у самой скалы.

– Посмотрите туда, Максим Андреевич. Видите синеватые отблески, как будто радуга на воде. Присмотритесь. Там у скалы образовался застой воды из-за этих скал, которые выходят далеко в море. Они прикрывают эту часть залива от интенсивного перемешивания водной массы.

Шелестов не сразу понял смысл того, что говорит этот странный человек. Он удивился тому, как он говорит. Такой речи у простого рыбака не могло быть – «интенсивное перемешивание водной массы»! Но потом он посмотрел туда, куда указывал Матвей, и все понял. И присутствие еле заметного запаха у воды.

– Дизельное топливо? Соляр?

– Да, – согласился Матвей, – сюда не так давно заходило судно, которое приводится в движение дизельным двигателем.

– А вы, оказывается, еще что-то помните из прошлой жизни?

– Наверное, – равнодушно отозвался рыбак. – Но это не обязательно подводная лодка. Мог быть и рыбацкий баркас или другое судно.

Шелестов с сомнением посмотрел на Матвея. Дизельные двигатели здесь? На рыбацких судах? Дизель в холодную погоду трудно запускать. Что-то не то сказал «опытный моряк». Может, не такой уж и опытный, а может, специально брякнул глупость, чтобы меньше подозревали?

Ветер крепчал, и рыбаки поставили парус. Баркас пошел легче, то ныряя носом в воду, то взбираясь на легкую волну. Шелестов почувствовал, что его начинает укачивать, и стал смотреть на горизонт, выбрав определенную точку и не сводя с нее взгляда. Так легче было переносить качку непривычному к морю человеку. Этой точкой была скала с двойной верхушкой, похожая со стороны моря на собачью голову. Там, к ровному каменистому берегу, и должен был пристать баркас.

– Кто это там? – спросил Максим Кузьмича. – Часто тебя встречают на берегу?

– Так это не наши, – прищурившись, рыбак смотрел на берег. – Чужие какие-то. Приезжие. Может, по твою душу?

Через несколько минут стало видно, что один из топтавшихся на берегу был в военной форме. А потом Шелестов разглядел и голубой верх форменной фуражки НКВД. Неужели и правда кто-то прибыл на берег, чтобы дождаться командира московской группы? Значит, есть важные сведения. Наконец под днищем баркаса зашелестели прибрежные камешки. Волна толкнула суденышко, и оно остановилось, зарывшись носом в гальку. Рыбаки стали прыгать на берег, потянули веревки, чтобы закрепить баркас. Кто-то стал выбрасывать на берег сети для просушки, брезент. К Кузьмичу подошел ожидавший на берегу баркас сотрудник НКВД, что-то спросил. Старшина обернулся и махнул рукой в сторону судна.

Шелестов спрыгнул с борта, сделал несколько шагов и остановился. А ведь этот капитан ждал не его. Максим смотрел, как сотрудник органов подошел к Матвею, что-то сказал ему и с важным видом положил руку на кобуру. Рыбак опустил голову и пошел к машине, стоявшей неподалеку. На Шелестова никто не обратил внимания. Пришлось догонять капитана, доставая на ходу удостоверение личности.

– Вы здесь? – немного удивленно спросил капитан, возвращая удостоверение Шелестову. – Оперуполномоченный НКВД Литвяк. Я предупрежден, что ваша группа работает в районе.

– Значит, вы у себя в районном управлении получили приказ помогать группе, если возникнет необходимость, – на всякий случай поинтересовался Максим.

– Конечно, – кивнул капитан и повернулся к машине, где покорно сидел Матвей. – Так вы знакомы с этим человеком?

– Я знаю только, что он второе лето живет у рыбаков и ходит с ними в море. С его слов, он потерял память и ничего о себе не помнит. Его нашли на берегу и выходили местные жители. Чем он вас заинтересовал?

– Хорошо, поедемте с нами, – предложил Литвяк. – Я его отвезу в Мангу. Там у местного участкового есть помещение, где задержанного можно держать под замком. Там и проведем первый допрос. Можете присутствовать. Не исключаю, что он может иметь отношение и к вашему заданию.

Участковый Игнатов отдал Литвяку ключи и укатил на своем мотоцикле в соседний поселок разбираться с кражей козы. Шелестов смотрел на Матвея, но внешне арестованный рыбак ничем своего беспокойства не выдавал. Неужели равнодушие овладело им совсем, неужели этому человеку все равно: жить или умирать. А вот уполномоченный НКВД вел себя немного странно, хотя это Максиму могло лишь казаться. Он видел, что Литвяк никак не начнет допрос. То ли ему Шелестов мешал, то ли он пытался выстроить в голове линию допроса. Не оставляло ощущение, что Литвяк испытывает чувство досады, что он встретил в рыбацком поселке оперативника из Москвы.

Однако тянуть дальше уполномоченный не стал. Подойдя к решетке, отделявшей часть комнаты без окна, за которой на деревянных нарах сидел Матвей, он распахнул дверь и приказал выходить. Рыбак медленно поднялся, вышел в комнату и уселся на табурет перед столом.

– Ну, вот, Максим Андреевич, прошу знакомиться. – Поигрывая карандашом, Литвяк уселся за стол и развалился на стуле. – Матвей, говорите, его зовут? Память бедолага потерял? Себя не помнит? А мы сейчас напомним. Знаете, кто перед вами сидит, Максим Андреевич? Замаскированный враг, царский офицер, белогвардеец, лейтенант царского флота, мордовавший простых матросов, дворянин, мать его, белая кость! Сергей Иннокентьевич Белецкий, сын контр-адмирала Белецкого!

Литвяк торжествующе смотрел то на арестованного, то на Шелестова. Он уже не поигрывал карандашом в пальцах, он ожесточенно крутил его. Чудо, что карандаш еще не сломался в его нервных пальцах. Шелестов смотрел на Матвея и снова удивлялся, что лицо этого человека не выражает никаких эмоций. Может быть, только взгляд стал более мрачным. «Вот это сюрприз, – размышлял Максим. – Вот откуда такая правильная речь!»

А Литвяк торжествовал, от нетерпения он ерзал на стуле.

– Ну, что ты ответишь, Белецкий? – отшвырнув карандаш, спросил уполномоченный.

– Я отвечу следующее, – спокойно заговорил арестованный. – Я не являюсь врагом советской власти и никогда не боролся с ней. Я был царским офицером, как вы тут выразились, но не был белогвардейцем и не участвовал в боях во время Гражданской войны. И еще. Я никогда никого не мордовал, как вы выразились. Я был командиром, у меня были подчиненные, и мы выполняли воинскую задачу по защите Родины.

– Да что ты! – вспылил Литвяк. – А то мы не знаем, как офицерье к солдатам и матросам относилось. Но это еще не все, Максим Андреевич, я вам про этого типчика еще кое-что расскажу. Драпануть из страны он решил. Когда все честные граждане на фронте и в тылу куют победу над ненавистным врагом, эти личности смотрят на Запад и лыжи навостряют. Так вот Белецкий тайком, сговорившись с рыбаками, а может, и с врагом, отправил в Норвегию свою жену и дочь. Не просто отправил, а с фамильными драгоценностями отправил. Обворовал свой же народ!

– Я никого не обворовывал, – снова спокойно возразил арестованный. – Эти драгоценности фамильные, они принадлежали Белецким чуть ли не сотню лет и передавались по наследству.

– Все в нашей стране принадлежит