Надо сказать, что Петр, которого немало уязвило пренебрежение Суворова, правдами и неправдами добыл мундир пехотный и встал во главе одного из батальонов. Со своей знаменитой саблей в руке он шел в первых рядах, и его батальон сумел захватить две польские пушки. Не мешкая, Петр приказал поворотить их против замковых ворот и разбить их ядрами, но то даже не понадобилось. Именно в воротах замка случилась свалка, в которой погиб Сапега, а потому русские ворвались внутрь без малейших проблем. Но оказалось, что поляки поставили во дворе еще одну пушку, нацелив ее на ворота, и русские были встречены выстрелом картечным.

Одна пуля пробила Петру руку, вторая попала в грудь, однако ж он устоял на ногах и крикнул: «Вперед, братцы! Бей супостата!» Пехотинцы, обозленные потерями, бросились в штыки, а тут еще и резерв подоспел, потому поляки во дворе были переколоты штыками. Но в тот самый момент, когда Петр уже намеревался отправить ординарца к генералу, сообщить о захвате замка, потому что из окон махали белыми флагами, из какого-то окна грянули несколько выстрелов. Упали еще трое мушкатеров, и тогда Петр, ожесточившись сердцем, приказал: «Бей их братцы! Пленных не брать!»

В мгновение ока пехотинцы выломали двери здания и ворвались внутрь. Предатели польские должно сильно пожалели о своей подлости, только поздно было уже, русский штык довершил дело, никакие крики «Пардон! Пардон!» не помогли. Как потом Петр написал в своем рапорте: «Подлость сия не зависела от предусмотрения нашего. Офицеры действовали сверх всяких похвал, а солдаты проявили мужество сверх предписанного долгом. И не наша вина в том, что случилось, но воля божья, покаравшая отступников». По окончании боя в одном только замке насчитано было до девятисот трупов возмутителей спокойствия.

Но бой кипел не только в замке. Как уже говорили, русская пехота опрокинула солдат Дюмурье, и спаслись далеко не многие из французов, хотя сам генерал успел бежать. Зато польская кавалерия была окончательно рассеяна, командовавший ею маршал Мачинский был сброшен с коня, ранен штыком и взят в плен. После этого поляки окончательно обратились в паническое бегство. Казаки преследовали их еще несколько верст и изрубили изрядно неприятелей.

Все сражение продлилось не более часа, поляки потеряли множество убитых и всю свою артиллерию, два маршала были убиты, третий попал в плен. Дюмурье сумел спастись, но этот бой окончательно разочаровал его в поляках, а потому генерал уже через две недели поспешно отъехал во Францию. Суворов не без ехидства в своем рапорте отметил: «Мурье, управясь делом, и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по-французскому и сделал антрешат в Белу, на границу». Надо сказать, что у француз ского генерала хватило мужества доложить в Версале все обстоятельства дела, и с того дня французы окончательно отвратились от помощи вздорным полякам. Решено было не тратить более золота на пропащее дело.

Суворов, хоть и без большой охоты, но признал заслуги полковника Валова в штурме замка Ланцкороны, однако не преминул ему выговорить за отчаянность чрезмерную. И все-таки Александр Васильевич, как человек справедливый, не смог пойти против истины и представил его к награждению орденскими знаками Св. Анны. Впрочем, была в этом награждении изрядная доля лукавства – в те годы этот орден еще не числился государственным и почитался домашней игрушкой голштинской династии. То есть с одной стороны, как бы и награда, а с другой – непонятно что.

* * *

Петр вспоминал это не без удовольствия, когда прихотливая судьба привела его в Париж. После сражения под Ланцкороной и бегства французов дела конфедератов решительно покатились под откос, они терпели одно поражение за другим. Александр Васильевич принялся за них всерьез, и теперь ни о каких поблажках конфедераты мечтать даже не смели. Они захотели партизанской войны, они ее получили полной мерой.

Местность тут куда как способствовала ведению войны иррегулярной – холмы местами сменялись даже невысокими горами, повсюду во множестве текут реки и ручьи, часто с заболоченными берегами. Вообще болот вокруг Люблина, который Суворов избрал в качестве своего главного опорного пункта, было много, но лесов еще больше. Дороги были самые скверные, и пехота по ними не то что двигалась, ползла с превеликим трудом. Поэтому Суворов своей главной силой назначил отряды казачьи, которым рысить по бездорожью совсем не в диковину.

Землю здесь почти что не обрабатывали, хутора были редки и невелики, деревеньки также имели вид самый жалкий – убогие избенки, крытые гнилой соломой. Большинство городов не заслуживали такого гордого названия по малости своей и более напоминали селения, зато монастыри католические красовались высокими стенами и более всего напоминали рыцарские замки, готовые к обороне против всякого неприятеля. А тут еще граница австрийская была совсем под боком, иначе куда бы улизнул Дюмурье? В общем, район казался очень выгодным для конфедератов, однако Александр Васильевич оказался в своей стихии. Точно саламандра из огня выныривал он в неожиданном месте, и его опаляющее дыхание истребляло самое намерение к сопротивлению. Правильная война была здесь неприменима, методичность, расчетливость, осторожность и постепенность не могли дать результата. Нужны были стремительность и внезапность удара, чем Суворов владел в совершенстве, что ранее продемонстрировал в Пруссии.

Петр не мог устоять перед искусом и, даже не успев оправиться от ран, испросил себе командование одним из летучих отрядов, которые замиряли окрестности. Собственно, раны были не столь уж и тяжелыми, хотя временами побаливали. Кстати сказать, оказались они первыми во всей военной карьере полковника Валова, и даже удивительно было, что не знаменитый прусский штык тому был причиной, а пуля какого-то полупьяного шляхтишки. Северьян бурчал недовольно, потому как с лошадью он так и не обвыкся, несмотря на все свои старания, однако исправно сопровождал Петра во всех вылазках. Про Ивана с Василием и говорить не приходилось, они с радостью вернулись на военную стезю, от которой уже начали отвыкать.

Хотя нынешняя служба была военной только по названию. Отряды рыскали окрест, стараясь выловить посланцев конфедератов. С обывателями, уличенными в связях с мятежниками, поступали сурово, но справедливо. Суворов настрого запретил их обижать, однако за таковые действия на все местечки и фольварки накладывалась соразмерная контрибуция, выплачивать которую казаки заставляли незамедлительно. И если там кого нагайкой по спине вытянут, так то не по злобе, а послушания ради. Расчет был самый верный – бить следовало по карману обывателя, тогда у него всякие крамольные мысли из головы улетучатся. Александр Васильевич, разумеется, предпочел бы устроить еще одно дело, вроде ланцкоронского, однако ж то было не в его власти, а так округа в самое короткое время была приведена к покорности. Рецепт противу войны партизанской был найден.

Но для Петра эта идиллия продолжалась недолго. В один прекрасный, точнее совсем не прекрасный, день в Люблин заявился граф Александр Иванович Шувалов, начальник Канцелярии тайных и разыскных дел. Видимо, нашлись в штабе Суворова доброхоты, которые донесли ему, чем тут сынок занимается, да и представление к ордену за отвагу сверх предписанного долгом свою роль сыграло. Ну и выволочку же он Петру устроил! Конечно, не прилюдно, дабы авторитет подполковника не уронить, нет, он заперся с ним дальней комнате и начал орать так, что стекла лязгали.