Перебравшись через убитых, Басарга присел на какой-то бочонок, приспустил штаны, осмотрел повязку. Она и вправду сбилась немного вниз и явно ослабела. Распустив узлы, боярский сын замотал ногу снова. Доковыляв до ближнего ногайца, раненый распорол на нем халат, отрезал от подола рубахи две полотняные ленты, навязал поверх старой повязки, стремясь надежно закрепить ее на месте. Огляделся, приходя в себя.

Нижняя часть башни защитниками использовалась как склад. С чем были бочонки, Леонтьев разбираться не стал, но вот лежащие широкими слоями пучки стрел Басарге понравились. Тем более что луки мертвецов тоже проглядывали между телами. Выбрав один и прихватив под мышку два пучка, воин забрался на второй ярус – полутемный, всего с двумя узкими бойницами, тоже заваленный мешками, заставленный сундуками и бочонками, выстеленный россыпью ломаных стрел. На третьем ярусе оказалось светлее. Здесь были три бойницы, направленные в сторону русского лагеря, и две – по сторонам, вдоль стены. Возле одной из трех пушек сидел прикованный к лафету за ногу османец, отчего-то не убитый при захвате, и однообразно завывал, глядя в пол и обхватив руками голову. Цепь имела длину шага три, не более, и потому Басарга безопасного бедолагу тоже не тронул, полез выше.

Здесь пушек стояло две, а бойниц прорублено было целых шесть – три направлены на врага, две на стены и одна в город. Возле внутренней двое холопов в колонтарях увлеченно пускали стрелы куда-то вдаль. Басарга, не задерживаясь, поднялся дальше, на самый верх, где отдыхали два стрельца и пятеро одетых в панцирные кольчуги детей боярских. Все оказались ранены: у кого лицо залито кровью, у кого нога замотана, у стрельца с узкой рыжей бородой кафтан на груди оказался иссечен так, что вата и конский волос набивки свисали наружу крупными кровавыми шматками, половина левого подола валялась рядом с сапогом, а вторая лоснилась от влажной грязи. Однако выглядел стрелец вполне бодро, старательно вытирая клочком ваты кровь с глаз своего сотоварища. Бояре же занимались ранами самостоятельно. Видно, остались в жаркой схватке без холопов.

Басарга подошел к краю верхней площадки, оперся на зубец, всматриваясь в улицы Казани, над которыми клубился белый пороховой дым.

Ногайцы новомодное оружие не жаловали, предпочитая в дальнем бою луки. Значит, палили стрельцы. То ли вернулись за своими пищалями, затруднившись ломать без них басурманское упрямство, то ли кое-кто с самого начала огневое снаряжение с собой захватил.

От башни расходились четыре улицы, и сеча шла на каждой. Однако только на самой правой, что тянулась ближе к полуразбитой стене, русские увязли в басурманском сопротивлении. Им удалось пробиться вперед всего на сотню шагов. На охоте Басарга Леонтьев на таком расстоянии и зайца, и рысь бил без труда. А бывало, и белку с дерева снимал.

Боярский сын вытянул стрелу из одного пучка, взвесил в руке, положил на ладонь, проверяя баланс. Потом открыл поясную сумку, нашарил и насадил на большой палец правой руки кольцо с прорезью, зацепил им тетиву, проверил крепость лука и его натяжение, уложил в сжатый кулак длинное древко с широким режущим наконечником, подступил к зубцу, резко натянул лук и пустил стрелу в задние ряды напирающих на стрельцов ногайцев. Стрелять ближе из чужого, незнакомого оружия Басарга все же не рискнул.

Однако выстрел оказался на удивление точным, и две следующие стрелы молодой воин пустил уже ближе к дерущимся, выбирая среди врагов тех, кто рубился без доспехов.

– Ты из какого рода будешь, служивый? – зашевелились бояре.

– Боярский сын князя Воротынского я, – ответил Басарга. – Еремея Леонтьева отпрыск.

– А мы от боярина Андрея Басманова исполчались, – ответил один, в округлой железной мисюрке на голове, с наполовину закрывающей лицо бармицей. На грудь его ниспадала седая ухоженная борода. – Я из рода Колычевых, Алексей, сотником стою. Побратим мой Терентий – из Гончаровых, а это – братья Прилепины.

– Здоровья вам, служивые, – кивнул Басарга и быстро выпустил одну за другой сразу две стрелы. И обе на диво удачно ушли под ворот ногайского халата. Выцеленный им басурманин упал.

То, что встреченный ратник был сотником, боярского сына ничуть не волновало. У Басмановых – свои сотники, у Воротынских – свои.

– Лук, смотрю, татарский у тебя, боярин, – продолжил Колычев. – У ворога взял али свой такой?

– Внизу таких еще с десяток лежит, бояре, – с выдохом пуская еще стрелу, ответил Басарга. – Нечто не заметили?

– Рюрик, сходи! – после короткого колебания, приказал Алексей Колычев. – Принеси, сколько найдешь.

– Я тебе что, холоп? – возмутился один из братьев Прилепиных.

– Сотник я! А ты – ратник из полка Басмановых.

– Пусть вон Терентий бежит. Гончаровы позднее Прилепиных к Ополью поселились. Посему и род их ниже.

Басарга опять выбрал жертву и пустил вниз несколько стрел. А Басмановы бояре продолжали препираться у него за спиной:

– Не видишь, нога у боярина Гончарова посечена? Тебе велю сходить! Смотри, боярину на ослушание ваше пожалуюсь, он вам быстро рода выровняет!

– Токмо тогда Гончарову я не понесу. Тебе, как сотнику, и братьям своим. Дабы в обычай сие не считалось!

– Да иди уж! Коли надобно будет, свой лук ему отдам.

Басарга продолжал метать стрелы, насколько хватило сил, свалив не меньше пяти ногайцев и растратив всю первую связку. Когда на его место, наконец, подступили басмановские бояре, торопливо засыпая врага сразу из трех луков, Леонтьев с облегчением опустился на пол, привалившись спиной к внешней стене и пытаясь отдышаться.

Воздуха не хватало. От подступившей слабости перед глазами прыгали сиреневые искорки. Ныла, подобно гнилому зубу, раненая нога – и почти так же сильно болела правая рука. Чужой лук оказался тугим, и, натянув тетиву сотню раз, Басарга уже почти не ощущал на ней пальцев. Да и крови он потерял изрядно, что тоже на силах сказывалось.

«С братом и отцом было бы проще, – подумалось ему. – С ними можно меняться…»

Один из бояр Прилепиных вдруг вскрикнул и опрокинулся на спину. Из его глазницы торчала, мерно подрагивая, стрела с серым совиным оперением.

– Рюрик!!! – бросив луки, кинулись к нему братья. – Господь всемогущий, нет! Рюрик, очнись! Что мы матери скажем? Как же ты?

– Выцелил кто-то… – Сотник, подобрав оброненный лук, подступил к бойнице, осмотрелся. Поднял с пола стрелу, начал ловить наконечником врага.

– Басурмане поганые! – Один из Прилепиных снова схватился за оружие, стал беспорядочно стрелять куда-то вниз, но вскоре отскочил назад с криком боли. Ему повезло больше, чем брату: стрела вонзилась в руку. Но, похоже, сломала кость.

– Вы слышите? – отвернувшись от бойницы, вскинул голову сотник Колычев. – Никак трубы отступление поют?

– И верно, отступать велено, – согласился его побратим Терентий. – Уходить надобно, пока одни супротив всех нехристей не остались.