А когда эти другие мужчины вернутся домой — во всяком случае, большинство, — все они будут иметь решающее преимущество над Эваном Шепардом. Они будут смотреть на него, как на мелкую вошь, — так смотрели на него копы в тот вечер, когда задержали за нарушение общественного порядка. И говорить они будут с ним — если вообще будут — свысока, не дожидаясь его ответов. И всякие затейливые штуки, которые они понастроят после войны, будут построены с одной-единственной целью — оставить его за порогом.

Вывод напрашивался сам собой: они не должны, черт подери, застать его в таком виде. Отмечающимся утром на заводе, прижимающим к груди термос с кофе и бумажный пакет с ланчем, выполняющим чисто механическую ученическую работу изо дня в день, а потом едущим на абсурдно дешевой машине в свою абсурдно дорогую квартиру.

Что-то следовало предпринять, и как можно скорее; но для начала надо позвонить отцу.

Чарльз взял трубку в кухне, где он приступил к приготовлению ужина.

— Да ты что, — была его первая реакция. — Какой… какая жалость, Эван. Я представляю твое разочарование. Перфорированные барабанные перепонки — это серьезно. Медики считают, что такой больной подвержен разного рода инфекциям и армии ни к чему брать на себя ответственность за это.

Господи, а за что, спрашивается, армия когда-нибудь брала на себя ответственность? Как насчет парнишки, не поверившего, что Первая мировая война закончилась? Или девушки, которую перебрасывали из одного армейского гарнизона в другой — из Форт-Дивенса в Форт-Дикс, из Форт-Беннинга в Форт-Мид, — потому что ее мучила бессонница?

Армия — это низкопробная шлюха. Плевать она хотела на твою любовь.

Чарльзу пришлось на минутку положить трубку, чтобы перевернуть две шипящие на гриле свиные отбивные, а затем уменьшить огонек под выкипающей кастрюлей с варящимся картофелем, и когда он снова ее поднял, у него уже было наготове несколько оптимистических слов.

— Эван, послушай, — начал он. — В этом есть свой плюс. Пока идет война, все колледжи станут для тебя гораздо доступнее. Им придется поломать головы над привлечением новых студентов, они наверняка станут щедрее на стипендии и так далее. Я бы на твоем месте немедленно взял курс на инженерную школу и никому не позволил сбить меня с пути.

Только тут он вспомнил о том, что Рейчел беременна, — видимо, новость такого рода должна, как волна, накрывать мужчину много раз, прежде чем она до него дойдет, — и подумал, что все эти разговоры о колледже теряют всякий смысл. Одно дело учиться при энергичной, самостоятельно зарабатывающей жене, и совсем другое, когда тебя дома ждет жена с маленьким ребенком. Все же он подобрал оборвавшуюся нить своей аргументации, не желая пока сдаваться.

— Мне кажется, первое, что вы с Рейчел должны сделать, — это подыскать жилье подешевле и освободиться от этой неподъемной аренды; затем надо открыть сберегательный счет и регулярно, каждый месяц откладывать по максимуму. Не так уж это и трудно, Эван, если проявлять рачительность и неуклонно идти к намеченной цели…

Он не успел закончить фразу, а уверенности в голосе уже заметно поубавилось. Ему самому не нравился этот напыщенный тон, с каким иной тренер в легкоатлетическом манеже разговаривает со своим учеником; оборот «неуклонно идти к намеченной цели», да и то в качестве комической реплики, годился разве что для школьной пьесы; беременность невестки не вызывала у него ничего, кроме раздражения; и эта история с перфорированными барабанными перепонками, чем больше он о ней думал, угнетала его все сильнее. Мир и так устроен несправедливо, но это уже, черт возьми, перебор.

Вчера он тщательнейшим образом вымыл на кухне оконные стекла, и вот сегодня один из больших переплетов безжалостно предъявил ему собственное отражение: неправдоподобно старый, невероятно исхудалый мужчина, к лицу которого с детства и навсегда приклеилось выражение растерянности. Он бы мог еще постоять перед окном, с омерзением себя разглядывая, если бы не домашние обязанности. Ему предстояло сделать картофельное пюре, просушить вымоченную стручковую фасоль, выложить свиные отбивные и сообщить Грейс, что ужин готов.

Он почти дошел до веранды, когда его посетила мысль: услышав о медицинском заключении призывной комиссии, его жена, вероятно, воскликнет: «Ах, как чудесно!» или «Это же замечательно!» — и не ошибся. Она выдала обе фразы.

Любимой радиопередачей Рейчел был еженедельный получасовой выпуск вестерна под названием «Дни в Долине смерти».

— Это, скажу я тебе, не какие-то ковбойские штучки, — объясняла она мужу. — Настоящие, хорошо написанные радиопьесы, с хорошими актерами. Даже удивительно, как им неделю за неделей удается поддерживать такое высокое качество.

Беда в том, что передача «Дни в Долине смерти» шла в семь вечера, когда молодая чета Шепардов в Амитивилле садилась ужинать, а это означало табу на разговор за столом — сосредоточенно жуя, оба должны были слушать маленький пластмассовый транзистор «Филко», подаренный Рейчел отцом на шестнадцатилетие.

Эвану это как раз казалось «ковбойскими штучками», но, послушав неделю-другую, он решил махнуть рукой. Эпизодическое эмбарго на разговоры никакому браку еще не вредило. К тому же Рейчел была из тех, кому дороги постоянные маленькие ритуалы, — уяснив это для себя, он гордился как своей проницательностью, так и снисходительностью к ее трогательным недостаткам.

Как-то вечером, в апреле, после короткого заключительного ковбойского диалога и убедительного лошадиного ржания, Рейчел выключила радио, не дожидаясь тематической музыки в конце, и сказала:

— Да, это был не лучший их выпуск, что и говорить.

Она собрала грязную посуду, как опытная официантка, слегка даже рисуясь из желания показать, какая она сноровистая и изящная. Затем принесла кофе мужу, пересевшему на диван, под более мягкий свет торшера, и примостилась рядом со своей чашкой и зажженной сигаретой, которая немного потешно смотрелась в ее пальцах, поскольку она еще не совсем научилась обращаться с сигаретами. Об этих минутах Эван больше всего мечтал каждый день, оглушенный беспрестанным лязгом, ослепленный мощными лампами сборочного цеха.

— Дорогой, я должна кое о чем с тобой поговорить, потому что обещала, — начала Рейчел. — Но давай сразу договоримся: если тебе эта идея не понравится, мы дальше не будем ее обсуждать. Забудем, и все, о'кей?

— О'кей, только знаешь… — Он смотрел на нее своим долгим ласково-насмешливым взглядом, под которым в последнее время она все больше нервничала. — Сказать тебе, что ты делаешь? Ты снова и снова повторяешь одни и те же слова, как под копирку.

— Правда? — Ее лицо сделалось озабоченным. — Это как?

— Вот ты говоришь «давай сразу договоримся», а затем добавляешь «если тебе эта идея не понравится». Это только один пример, хотя я мог бы привести еще множество.

— Гм. Это должно быть так… утомительно.

— Ну что ты, милая. Кто сказал «утомительно»? Я этого не говорил. — Испугавшись, что она воспримет его замечание слишком серьезно, он протянул руку, чтобы то ли погладить, то ли потрепать ее по волосам, но номер не прошел, так как она только сделала прическу в парикмахерской и желала сохранить ее в неприкосновенности.