стакана, а после упала замертво. Я так испугалась, не понимала, что произошло, а через несколько часов мне сообщили о том, что дорогой мне человек — скончался от отравления, — девушка уже не обращала внимания ни на что, полностью отдавшись воспоминаниям. — Мать избила меня до полусмерти, нарекла чудовищем, а затем покончила и с собственной жизнью, — задумчиво провела девушка пальцами по длинным тугим черным локонам, словно в попытке успокоиться. — Когда приехал отец, чтобы забрать тело королевы, он не только рассказал мне правду о моем рождении, но и объяснил, что я унаследовала от родной матери ядовитые железы, которые активировались в тот злополучный день. С тех пор начался кромешный ад, — сдавлено призналась девушка. — Те, кто еще недавно относился ко мне, если не доброжелательно, то жалостливо, отныне боялись. А те, кто недолюбливал — люто возненавидел. Даже отец… Однако, и избавиться от меня уже не мог. Узнал и Эрик и прощать мне смерть матери не собирался…

Девушка помолчала, а затем задумчиво произнесла:

— Думаю, он страдал не меньше меня. Он бы хотел ненавидеть меня. Хотел, но не мог. Эрик сам говорил… Но себя он ненавидел больше, потому что, узнав правду, и с моим взрослением, стал желать то, чего желать нельзя. Наверное, это невыносимо: страстно желать, иметь возможность дотянуться, но не сметь коснуться. Не одну и не две прислужницы он изнасиловал на моих глазах, требуя танцевать для него…

По телу девушки, как и каждый раз, при воспоминании о брате, прошелся холодок ужаса, от которого ее знобило и тошнило.

— Я могла убить его одним поцелуем или неосторожным использованием столовых приборов, потому Эрик всегда держался той грани, на которой ощущал себя в безопасности. На той, при которой я не осмелюсь пойти на крайние меры. Потому меня лично он не касался, предпочитая наказывать и рисковать чужими руками.

Девушка помедлила, прислушиваясь к тишине, в попытке различить чужое дыхание. Его не было, значит можно закругляться.

— В день нашего с вами знакомства, несмотря на предложение жениться на мне в случае победы, и я, и брат, и даже отец понимали, что это невозможно. И все же я позволила себе глупость понадеяться, что вы — другой. Жила же я всю жизнь без ласки и поцелуев, быть может, мы смогли бы быть осторожны и прийти к компромиссу. Но ваши слова о ненависти к нагам, отрезвили меня. И все равно я надеялась… надеялась, что вы сможете принять новый порядок. При всей вашей слепой ненависти к нагам, вы, герцог, казались мне человеком чести и тем, кто может пожертвовать многим ради всеобщего блага. Но вы оказались куда более гордым и эгоистичным, чем мне хотелось верить. И за это вы заплатили сполна, — поднялась она со своего места, в последний раз посмотрев на бездыханное тело мужчины, которому дорого стоила его одержимость женщиной и предательство данного им слова. И все же, она свое обещание сдержала. — Очень жаль, что все закончилось именно таким образом, и вы не увидите мир, за который так долго проливали чужую кровь.

Эпилог

Мужчина открыл глаза и на одних инстинктах ощутил чужое присутствие. Но, стоило ему повернуть голову, как тело тут же расслабилось, а на его бледные тонкие губы набежала тень улыбки.

Рука сама собой потянулась вперед, невзирая на боль, что пронзила все тело. Он привык к этому чувству, потому приучил себя двигаться даже сквозь невыносимую боль. Это не раз спасало жизнь суровому воину. Сейчас же награда за этот дискомфорт была куда заманчивее, чем обычная победа над противником.

Когтистые пальцы коснулись темной прядки и аккуратно, даже пугливо заправили ее за нежное ушко спящей рядом с ним девушки. Она лежала поверх покрывала, свернувшись в клубочек и цеплялась пальцами за локоть мужчины, как за соломинку. В последний момент он даже испугался, забывая, насколько хрупкая жена ему досталась, и поранить ее — последнее, чего он желал.

Потому, как прежде он приучал себя к боли, отныне, нужно так же упорно привыкать к осторожности, чтобы ненароком не стать причиной очередного шрама, которых на теле девушки было слишком много для той, кто ни разу не видел поля сражения. Впрочем, ее война была куда страшнее, чем его. И мужчина поклялся себе, что не допустит более ни одного ранения, ни царапинки на нежной, фарфоровой коже.

Уже при первом взгляде на девушку, он понял, что сделает все, чтобы защитить ее. И метка истинности, которая расцвела на его коже при этом, не имела никакого значения.

Его маленькая, нежная и кроткая ядовитая человечка. Нежнейшая и прекраснейшая роза с опаснейшими шипами.

— Иштаан? — сонно спросила она и открыла свои невероятные, гипнотизирующие фиалковые глаза, от которых перехватывало дух.

Поборов очередную боль от затянувшейся раны, мужчина наклонился и поцеловал вздрогнувшую девушку. Она все еще была пугливой и боялась чужих прикосновений, в каждом ожидая последующую боль или смерть. Но он пообещал, что исправит и это. Он сделает все, чтобы она никогда не боялась его.

Однако, мужчина и не подозревал, какие на самом деле страхи скрывались в душе его жены:

— Почему ты не боишься меня? — задала она очень тихий вопрос.

— А должен?

— Я — монстр. Я убиваю людей, — спрятала она взгляд.

— Я тоже, — улыбнулся он, погладив пальцами нежный подбородок, чтобы обратить ее взгляд на свое лицо.

— Я могу убить тебя… — прошептали ее губы. — Ты же знаешь и рискуешь каждый раз, когда целуешь меня… Я не умею этим управлять.

— Я рисковал всю сознательную жизнь. И никогда еще риск не был так сладок на вкус, как твой яд, — признался он, вновь коснувшись пораженно раскрытых губ, и нарочно выдержал паузу, наслаждаясь ее тревогой и страхом. Сами по себе эти эмоции были неприятными. Но она боялась за его жизнь, и мужчина ничего не мог с собой поделать, чтобы не насладиться данным моментом. Еще немного, еще чуть-чуть, а затем он скажет правду и успокоит.

— Пожалуйста, — всхлипнула она со слезами в голосе, когда, по ее мнению, риск слишком затянулся. Как тогда, на пиру, когда все ее тело заледенело в ужасе от одной только мысли, что тот поцелуй мог стоить нагу жизни.

— Все в порядке, — улыбнулся он. — Твой яд безвреден для меня…

— Но… — распахнула она глаза.

— Твоя мать… настоящая мать, — поправился он. — Была моей кузиной. Пусть, во мне нет императорской черты гадюк, и яд я не унаследовал, но сопротивляемость им при мне. Я могу целовать тебя в свое удовольствие, —