– Что значит «но»?! Договаривай, Юра!

– Видишь ли, врач сказал…

– Врач? Здесь был врач?!

– Да… Пришлось обратиться к врачу… Так вот, он сказал, что, судя по твоему состоянию, ты принимаешь алкоголь довольно давно…

– Как давно?

– Он сказал, что больше года точно…

Римма тряхнула головой, тут же пожалела об этом, поскольку боль ручейками разлилась от висков и затылка по всей голове, и уточнила:

– Я не про то спросила… С чего он вдруг решил, что я… давно пью?

– Я же сказал, он судил по твоему состоянию, – уже с нотками раздражения в голосе ответил Егоров.

– И ты ему поверил?

– Мне не хотелось бы верить, но, во-первых, ты была совершенно невменяемой…

– В смысле?

– В смысле – не держалась на ногах. А до тех пор, пока держалась, лезла к мужчинам прямо на танцполе ресторана.

– Лезла? К мужчинам? Как это? – прошептала Римма, потому что пересохшими губами уже очень трудно было говорить. – Дай воды… Пожалуйста…

Егоров протянул ей бутылку минералки, и она выпила сразу половину. Переведя дух, Римма спросила:

– А во-вторых?

– То есть?

– Ну… ты сказал, что, во-первых, я… ко всем… лезла… А во-вторых?

– А во-вторых, твой однокурсник поведал мне, что ты всегда отличалась невоздержанностью в употреблении алкогольных напитков.

– Однокурсник? – совершенно растерялась Римма. – Какой еще однокурсник?

– Он представился Георгием Геворкяном, Жорой. Знаешь такого?

Еще бы Римме его не знать. Она действительно училась с Геворкяном в институте. На их курсе он был единственным армянином, очень красивым, жгучим и любвеобильным. Но с какой стати Жорику на нее наговаривать? И вообще, где Юра с ним познакомился? И сколько же времени она находилась в отключке?

– Я знаю Жору Геворкяна очень хорошо, потому что действительно с ним училась, – четко сказала Римма, чтобы Егоров не подумал, будто она до сих пор плохо соображает. Она приложила ко лбу холодный бок бутылки и спросила: – А вот ты где с ним познакомился?

– Мы познакомились в ресторане. Он тебя узнал и… В общем, только с его помощью мне удалось затолкать тебя в такси.

– Но… Жора почти сразу после выпуска уехал в Штаты, чтобы никогда сюда не возвращаться!

– Он сказал, что прилетел на несколько дней и как раз свой прилет отмечал с другом в ресторане.

Римма задумалась. С одной стороны, все вроде бы сходилось. С другой – не сходилось ничего. Она никогда много не пила. Она пила мало и только вино. Она и в «Дельфине» не пила ничего, кроме шампанского и какого-то «Муската». И Жорика она в ресторане не видела. Римма так и сказала:

– Я не видела Геворкяна в ресторане.

Егоров неприятно, потому что очень уж трагично, вздохнул и сказал:

– Ты даже с ним танцевала и…

– И что?

– И… словом, вела себя неприлично… Мне даже пришлось перед ним за тебя извиниться, а он сказал, что ты не меняешься…

– Не меняюсь?

– Не меняешься, – подтвердил Егоров и отпил от второй бутылки минералки, которая, словно у фокусника, оказалась вдруг у него в руках.

Римма допила свою бутылку и как можно саркастичнее спросила:

– И что же теперь, когда ты «все про меня знаешь»?

Он пожал плечами, никакого сарказма в ее голосе не заметив, и предложил:

– Может быть, тебе полечиться, а, Римма?

– Да… наверно, мне надо лечиться… – задумчиво сказала она и с трудом поднялась с постели.

– Нет-нет! – замахал руками Егоров. – Ты полежи! Надо же прийти в себя!

– А когда приду, тогда что?

– Не знаю, – честно ответил он.

– Понятно, – отозвалась Римма, взяла у него из рук бутылку, сделала из нее еще несколько хороших глотков и сказала: – Я уже дома, Юра, то есть в себе. В общем, пойду, пожалуй…

Егоров ничего не ответил, и она поняла, что задерживать ее он не станет. На столе, который Анечка застелила черной скатертью с ткаными золотыми цветами, стоял подарочный пакет, будто со специально распахнутым зевом, чтобы в него сподручнее было укладывать вещи. Римма хотела сложить в этот пакет мешающиеся Анечкины вещички, типа расчесок, шарфиков и носовых платков, а теперь в беспорядке побросала туда собственные, что лежали рядом на столе: тюбик тонального крема, зеркальце и книгу, которую последнее время читала. Это было совершенно не то, что следовало бы забрать из квартиры Егорова, но она посчитала за лучшее не задерживаться там, где в ней больше нет нужды.

* * *

Сотрудники Римминого отдела не сразу, конечно, но все-таки привыкли к тому, что жаркому роману между начальником и Брянцевой пришел конец и не стоит больше совать ей служебные записки и заявления: все равно не понесет Егорову на подпись. Мариванна Погорельцева утверждала, что нечеловеческая страсть, которую демонстрировали окружающим Юрий Николаевич и Римма, сразу указывала на то, что браку между ними не бывать. Что есть брак? Брак есть быт и будни, о которые, как замечено еще классиком отечественной литературы, разбиваются любовные лодки. А когда у такой лодки еще и столь сомнительный парус, как все та же нечеловеческая страсть, она, конечно, заплывает далеко, но зато оттуда очень тяжело возвращаться, разве что вплавь и отдельно друг от друга.

Римма пыталась утешать себя сомнительными сентенциями типа: «Хорошо, что это у меня все-таки было, потому что могло бы и не быть» и «Никогда не стоит выбиваться из общей массы и покупать электрощетку, если можно купить ежедневник». Это она бубнила себе под нос, находясь на работе под началом Егорова. Почему-то ей даже в голову не пришло уволиться и начать новую жизнь с другим начальником. Она только теперь наконец поняла, почему они с Юрием Николаевичем до этой пресловутой щетки не замечали друг друга. На работе они практически не пересекались. В отгулы и увольнительные, на бланках которых Егоров должен был расписываться, Римма не ходила, потому что у нее не текли краны, не засорялся унитаз, не болели дети (по причине отсутствия таковых), да и на здоровье она пока не жаловалась. Свои отчеты она передавала начальнику группы Горобцу. Горобец же ей их и возвращал с резолюцией Егорова. После Восьмого марта общих застолий не предполагалось до самого Дня Победы и следующего прямо за ним юбилея все того же Горобца. Таким образом, Римма могла по нескольку дней подряд вообще не видеться с Юрием, стол которого был отгорожен от рабочих мест остальных сотрудников шкафом для папок с бумагами. В общем, Римма Брянцева приняла свою отставку у Егорова как должное, поскольку, как и Мариванна, считала, что такое сумасшедшее счастье не могло долго длиться. Порадовала ее судьба, ну и спасибо ей за это.

Вечерами Римме, конечно, было тоскливо и хотелось плакать, но она не позволяла себе расслабляться и вспоминать. Она научилась абстрагироваться от выматывающих душу воспоминаний еще тогда, когда развелась с мужем. И, будто в насмешку, именно сейчас бывший муж вдруг опять появился на ее горизонте. Он практически вытащил ее из маршрутки, внутрь которой она собралась залезть, чтобы ехать с работы домой.