— Эй, я ведь не из тех мужиков, что возвращаются домой в надушенных трусах, — возражаю я. Как выясняется, это не самое уместное обещание верности.

Та, что меньше ростом, взвизгивает, словно попала ногой в стальной капкан, и ее перекошенное отчаянием лицо мигом еще сильнее перекашивается от ярости и от чувства собственного достоинства, которые так старалась ей внушить рыжеволосая, и она хватает со стола стакан шардонне, и выплескивает его мне в лицо, словно это я сделал ей ручкой в трусах, от которых разило «Jardin De Bagatelle». И часть шардонне рикошетом отлетает от меня в пару за столом номер семь, отвлекая ее от сражения с рассыпчатым рисом и заставляя повернуться к нам, бормоча китайские ругательства вроде: «Ху, хей, ху, ва, ва, твою мать ва».

Лица сидящих за седьмым столом превращаются в моих залитых шардонне глазах в расплывчатые изображения вроде лиц тех педофилов, которых показывают в теленовостях, искажая их с помощью компьютерных технологий, пока их вину не подтвердил суд. Они, эти типы за седьмым столом, для меня — безликая злоба. Только «Хей», и только «Ху», и только «Ва, Ва, Твою Мать Ва» на повышенных тонах, что для китайца является наивысшим проявлением обиды. Я тычу пальцем в их сторону.

— Ага… ни в чем не повинные случайные жертвы, — говорю я женщине за столом номер восемь. — Нетрезвые жертвы, — на что Кимико смеется, и тут же осекается, прикрыв рот рукой, и говорит: «Прости, Сал».

И я наполовину вслепую, воспринимая всех посетителей «Шелковой Панды» как сборище искаженных компьютерными технологиями педофилов, возвращаюсь к четырнадцатому столику, за которым ждет меня хохочущий подозреваемый в педофилии, голос которого напоминает голос Джеральда.

— Как огурчик, Хантер. Все как по гребаному маслу.

И я беру салфетку и вытираю глаза.

— Там еще наложились старые обиды, — поясняю я.

И мы сидим за своим столиком номер четырнадцать, и едим свое секонд-хендовое китайское блюдо, а она сидит за столиком номер восемь и продолжает возмещать ущерб, нанесенный той, что покороче, типом в надушенных трусах и мной, словно виноваты мы оба.

Говядина с темной фасолью и бамбуковыми побегами, утиная шкурка, пожеванная свинина, по пинте горькой «Кроны». Время от времени она оглядывается по сторонам в поисках не нужного ей официанта — видимо, повод, чтобы высмотреть меня. Хрустящие цыплята с лимоном, обжаренный рис, говядина в устричном соусе, по пинте горькой «Кроны». Время от времени она с наигранным интересом разглядывает медные часы с картой Китая, висящие слева от меня, чтобы краем глаза посмотреть на меня. Время от времени она разглядывает Позор и Славу, обвивающих друг друга за моей спиной, а я пытаюсь передать ей — телепатически или облизывая губы кончиком языка, — что на их месте вполне могли бы оказаться Красная она и Зеленый я, до хруста напрягая наши позвонки в любовных конвульсиях. Что это мы могли бы обвивать друг друга наподобие Позора и Славы Китая.

Пока им не настает время уходить. И она идет к нам через всю комнату, и скрывается за занавеской с трахающимися Славой-и-Позором-Китая, и проходит в дверь с силуэтом дамы в пышной юбке, шляпке и с зонтиком, а когда выходит, то делает незаметное движение, сунув визитную карточку мне в тарелку с тающим мороженым, и идет дальше. Что по идее должно служить ультра-скрытым приглашением к дальнейшему знакомству. Однако карточка торчит из подтаявшего шарика мороженого как… ну, нет, пожалуй, менее скрытого объекта, чем собачьи какашки — так что пусть она торчит как собачьи какашки.

Кимико Айоки

Путешествия в Опасность, Лтд

ПУТЕШЕСТВИЯ ОТСЮДА И КУДА УГОДНО

Брунсвик-стрит, Фитцрой. тел./факс: 287 89781

И когда эта визитная карточка возникает ниоткуда и водружается на моем мороженом, я вскакиваю со стула и ору: «Вива…» — перекрывая негромкие разговоры в «Шелковой Панде», потому как вчерашней ночью смотрел по телику документальный фильм о зверствах и терроре дореволюционных кубинских капиталистов, так там основным лозунгом кубинских угнетенных было: «Вива Кастро!» Но «Кастро» после «Вива» здесь как-то не к месту, так что я просто добавляю еще пару «Вива». В общем, получается, что я стою, вскинув руки вверх, и ору: «Вива… (тут я прикидываю, стоит ли крикнуть: „Кастро“ — и отказываюсь от этой мысли) Вива, Вива». И она выскальзывает за дверь «Шелковой Панды» так, словно эти мои «Вива» — тройной залп, который я нацелил в нее.

И этот тройной вопль, как она сказала мне позже, доставил ей уйму неприятностей с рыжеволосой и той, что ниже ростом, которых, как выяснилось, зовут Вивьен и Сал, потому что при виде меня, размахивающего ее визиткой и орущего свои «Вива», до них доходит, что она тайно запала на меня, в то время когда ей полагалось всецело предаться осуждению мужской подлости и оплакиванию разбитого сердца — того сердца, что пониже ростом.

Так что когда два дня спустя я звоню ей в контору на Брунсвик-стрит и шагаю в новеньких ботинках по светлому паркету через гулкий минималистский мир ее вестибюля и когда Бредли, одетый в нечто, напоминающее форму санитара, проводит меня к ней в кабинет, первые три фразы, которые она говорит мне, представляют собой вопросы.

— Вива? — спрашивает она меня. Снимает руки с клавиатуры своего компьютера и вопросительно протягивает их в мою сторону. — Вива? — медленно встряхивает головой. — Вива?

И теперь мы любим друг друга. Так что… Вива Кастро!

Я стою на стремянке на тротуаре Брунсвик-стрит и малюю на витрине французского ресторанчика под названием «Sacre Bleu» новый флаг, поскольку французы взорвали под атоллом Муруроа атомную бомбу и мы их теперь ненавидим. В очередной раз.

Я соскребаю со стекла их триколор и малюю на его месте австралийский флаг моего собственного изобретения.

В основе моего флага лежит Южный Крест. Как же обойтись без Южного Креста? С Южным Крестом не поборешься. Он нам дан свыше. Это наш тотем. А раз так… Пусть это будет Южный Крест, но с падающими от звезд вверх и на запад желтыми, красными и черными тенями. Без «Юнион Джека» я обойдусь, поскольку ресторатор сплевывает на тротуар сквозь зубы, увидев, как я намечаю его контуры, и приговаривает: «Гастрономическое захолустье!»

Я чуть отодвигаюсь от витрины, чтобы полюбоваться своим флагом. Результат меня вполне радует, и тут идущий мимо меня парень, этакий гранж-бой с белой крысой на плече, сталкивается на тротуаре с каким-то дряхлым старикашкой, бредущим ему навстречу. Дряхлый старикашка хватает его за руку и просит у него пару долларов на хлеб… прошу вас, мистер. На мой взгляд, гранж-боя еще ни разу в жизни не называли мистером. Весь его облик буквально кричит: «Революция!», и «Мочи его!», и «Тебя туда же, чувак!»

Поэтому этот прохожий гранж-бой принимает такое обращение за оскорбление и толкает старикашку в грудь, так что дряхлый старикашка выписывает на тротуаре пьяный зигзаг и врезается прямиком в мою стремянку, в связи с чем мне изо всех сил приходится цепляться за верхнюю перекладину, чтобы не слететь, а кисть, которую я держу в руке, оставляет в нижней части намалеванного мною флага произвольный жирный ярко-красный мазок.