Я уступила Мехди. Мой отец и его новая жена спят на втором этаже, в одиннадцать вечера они уже дрыхнут, как все старики в их возрасте, а я притащила Мехди. Мы провели три ночи вместе.

Утром после первого раза я, выпроводив Мехди, взяла свою самую мятую майку, растрепала волосы. Подрисовала круги под глазами и расхныкалась, что ужасно устала. Мало того что они повелись, мне еще и посочувствовали, велели отдыхать дома. Помрешь со смеху…

В лицее, наоборот, нам с Мехди удалось шифроваться только несколько часов. Девочки догадались, Джулия первая, новость облетела весь лицей быстрее, чем нейтрон в ускорителе частиц. Ну что, заметно, что я физику учу, да? Ладно, Мехди не первый красавец на деревне, тем не менее все признают, и я тоже, что он обаятелен и энергичен! В любом случае он всем твердит на каждом углу, что я восхитительна.

Мне нравятся отношения с Мехди, потому что я их контролирую. Влюблена – в меру, убеждена, что он и в подметки Лукасу не годится, я владею собой в его присутствии, а он без ума от меня, как пьяный от восторга, отдается полностью. Он даже потерял сознание в моих объятиях. Как страшно! Как приятно! Этот великан, сраженный наповал такой хрупкой особой, как я… Мне нравится, что он боготворит меня. Мне приятно давать ему то, чего он хочет, а потом отказать. Мне нравится испытывать желание, но не потребность. Я наслаждаюсь, что могу повелевать им, как королева.

В то же время – и в это поверить невозможно – Лукас пишет мне из Брюсселя, что он расстается с Ванессой. Я не знаю, что и думать.

У него что, есть антенны, которые улавливают эмоции? Хочет ли он мне напомнить, что я не влюблена в Мехди? Просит ли дождаться его? Или все это просто случайность?

Плюс от всей этой неразберихи: вместо того чтобы прыгать от радости, я ему отправила лаконичное сообщение, в котором я отстраненно осведомляюсь о его настроении и о настроении Ванессы после того, что случилось. Безразличнее не придумаешь.

Тем не менее всю неделю я веселилась, встречая эту козу и видя, как ее колбасит. «Страданья в меру о любви нам скажут, без меры же – о глупости большой»[8], – сказала бы Джулия или Шекспир.

Все оставшееся время, а его, правда, было немного, я провела с Мари. Она уже забыла об аборте, ее волнует только Огюстен, она не может его увидеть. Он отвечает на все ее письма только три слова, всегда одно и то же: «Я тебя люблю».

В чем безумие Огюстена: в поджоге или в любви?

И то и другое оказалось разрушительно.

Я единственная, за исключением родителей Огюстена, кого он допустил на свидания в комнату для посетителей. Естественно, я этого никогда не скажу Мари.

С чего вдруг такая милость? Он прочел мое письмо.

После второй беременности Мари все стали осуждать Огюстена: как этот проходимец мог до такой степени думать исключительно о своем удовольствии, так пренебрежительно относиться к девушке, что она залетела?

Или это была не случайность? Может, Огюстен хотел ребенка от Мари. Ему нужно было это рождение, эта новая жизнь, чтобы перебороть проклятие, которое довлеет над его семьей.

Две его сестры умерли в младенчестве от наследственной болезни, которой он избежал. Он остался единственным ребенком.

Огюстен хотел встать на сторону жизни, перебороть рок, хотел закрепить союз с Мари, освятить его рождением ребенка. Неужели его близкие не поняли этого?

Его обвинили. Смешали с грязью, Огюстен не ответил ничего. Язвительность его родителей окончательно разбила ему сердце. Он поджег гараж, чтобы крикнуть в лицо всем, кто его осуждал: «Вы считаете меня проходимцем? Вы правы: я проходимец и сейчас вам это докажу!» Он предпочел подтвердить ужасное представление, которое люди себе придумали о нем, чем открыть, что у него на душе, свои переживания. Он всего-навсего защищался.

В первые минуты нашей встречи он спросил, как я догадалась. Я ответила, что мне это подсказала интуиция в театре на репетициях, когда я посмотрела на его руки: это были не руки любовника, это были руки отца.

При слове «отец» он разрыдался. Ужасно смотреть, как это огромное тело со впалым животом сотрясают рыдания. Я пыталась его утешить, получались какие-то неубедительные слова, и тут надзирательница мне объявила, что свидание окончено. Выводя меня, она озадаченно проворчала: «Что вы сделали, чтобы привести его в норму? Он плачет впервые».

В автобусе по дороге к лицею Мариво я порадовалась, что не проболталась о причинах своей проницательности: в прошлом году я успела тихонько прочитать сочинение Огюстена, где он рассказывал о своем детстве.

Но к слову сказать, этот текст читали все: и преподаватель, и родители тоже… Разве они не помнят, что за него он получил восемнадцать баллов из двадцати?

Катастрофа! Джулия едет в Лондон на следующие выходные, чтобы встретиться с Теренсом. Внезапно мне это показалось настолько невозможным – Теренс принадлежит моей параллельной жизни, другой галактике, не той, в которой я общаюсь с Джулией… – что я не произнесла ни слова. Можно было подумать, что я ничего не слышала.

Вернувшись домой, я спросила у Теренса, в курсе ли он и давно ли.

– Пару дней, – ответил он мне.

На тот же вопрос Джулия мне ответила:

– Три месяца.

Три месяца – это значит тогда, когда начались наши с ним отношения! Мне кажется, что я попала в какой-то кошмарный сон.

Кто врет? Кто говорит правду?

От этих мучительных вопросов у меня поднялась температура и началась рвота.

Ненавижу жизнь.

«Балморал» – это наше кафе, я себя чувствую там как будто это мой второй дом, радостный, шумный, необузданный, дом моих друзей и подруг. Официанты нас знают, называют по имени, сыплют шуточки, наклоняясь к нашим столикам. Я их считаю родителями нашей компании, верными, всегда готовыми уделить нам внимание родителями, которым не мешают наши сигареты, наши пустопорожние споры, разглагольствования и взрывы безумного смеха. Родители, которым вполне достаточно двух-трех евро.

Обычно вся терраса – наша. А взрослые пусть гуртуются внутри. В любое время года все стулья в нашем распоряжении, от дождя нас защищает карниз, а от холода – зонтики-обогреватели.

Здесь все время кто-то есть – приятели, подружки, но вот сейчас, когда я пишу эту страницу, в понедельник в девять утра – у меня освобождение от физры, – я тут одна со своим молочным коктейлем. Такое чувство, будто на склоне лет, прожив жизнь, возвращаешься в те места, где прошло детство: стены остались, мебель, предметы, даже цветовая гамма, но нет былой атмосферы, и только призраки прежних лет потягивают коктейли за пустыми столиками. Небытие…

Меня пробирает дрожь.