– А сколько вам хотелось бы? – непринужденно отозвалась Аська – или коньяк в Аське, – и больше не было страшно. Волосы у него наверняка мягкие – вон как послушно лежат. Облокотилась на стол и неожиданно для себя спросила:

– Откуда у вас такое имя: Глеб?

Ус иронически дернулся.

– От мамы с папой. Как и у вас, впрочем.

Отхлебнув коньяк, Аська простодушно рассказала, что мама с папой хотели назвать ее Людмилой, Люсей, но бабуля, бабушка моя, обиделась. Которую зовут Асей. Вернее, звали, потому что бабули больше нет – она умерла, когда мне было четыре года…

Когда и, главное, как на столике появились чашки с кофе и полные рюмки коньяка, Аська не заметила.

– Все-таки он чудный старик, – вернулась она к Якову Ароновичу.

– Бога ради, – прозвучал холодный ответ. – Пусть он остается милым и чудным, но в отделе есть на кого опереться без него, вы уж мне поверьте.

– Верю, – истово подтвердила Аська.

– Если бы не инсинуации всякого рода…

Он промокнул салфеткой усы. Аська не знала, что такое «инсинуации», и сочувственно кивнула. Дома надо посмотреть в «Словаре иностранных слов», там будет.

– Н-ну? Может быть, зайдем ко мне? – Спросил равнодушно, закрывая бумажник, но Аська обмерла.

Надо было встать – он протянул руку, и Аська вскочила поспешно, поправив юбку. Когда шли по проходу, его рука легко придерживала ее за талию. Только бы блузка не вылезла, мамочка моя.

– Мы ведь не надолго? – спросила жалким голосом.

Дернулся, шевельнулся ус.

– Нет, конечно.

По пути заскочила в автомат – к Аськиному счастью, он работал. Трубку взял отец, которому и наплела бойко и лживо про день рождения подруги («это с нашего курса, ты не знаешь») и что заночует у нее, не тащиться же ночью через весь город. Повесила трубку, словно зачет сдала.

Свернули с проспекта в переулок, потом еще один. Аська любовалась точеным испанским профилем и заметила только, как прошли мимо закрытого галантерейного магазинчика. В витрине пылился вялый капроновый чулок, свисающий с пачек мыла, уложенных лесенкой.

– Вот здесь я обретаюсь.

Технолог обретался в высоком мрачном доме со старинным лифтом, в котором они поднимались бесконечно долго. Наконец лифт остановился с лязгом, хозяин пророкотал: «Прошу» и неуловимым движением фокусника вынул ключ.

Коридор в квартире тоже был темен. Неслышно, как все, что он делал, отворил дверь и только тогда щелкнул выключателем. Где-то под самым потолком зажглась лампочка. В узкой комнате стало видно окно, высокое и тоже узкое, как бойница, топчан под пледом и книжная полка в изголовье.

– Присаживайтесь, – смуглая рука указала на топчан, – больше некуда. Жизненного пространства немного.

Он сел сам и взял Аську за руку. Та послушно бухнулась рядом. Двумя пальцами он осторожно снял у нее с плеча рыжий вьющийся волос и брезгливо дунул:

– Ужасны вы в быту.

Засмеялся, откинулся на спину, увлекая за собой Аську.

«Сейчас все будет», – обреченно подумала она, когда смуглые руки властно притянули ее лицо. Усы разомкнулись, и рот, яркий и жадный, втянул ее губы.

В последний раз, он же первый, Аська целовалась после выпускного вечера, когда все пошли гулять на набережную. Витька нес ее туфли. Целовались на скамейке, где туфли и забыли, потом пришлось возвращаться. Было это год назад.

Год назад она не знала, что влюбится без памяти в чужого, непонятного и опасного человека, который сейчас отодвинулся и смотрел на нее. Взял ее руку и, потянув, прижал к своему животу, не отводя взгляда. Держать руку на твердом комке Аське было стыдно, убрать – неловко: обидится. «Сейчас, сейчас будет», – стучало в голове, хотя смутно представляла, как все это должно быть. Девчонки говорили, что в первый раз больно, зато потом приятно. Влезла и закрутилась фраза из какого-то старого романса: «Дышала ночь восторгом сладострастья…», а дальше Аська не помнила.

А дальше ловкие пальцы расстегнули на ней все, что подлежало расстегиванию, и одновременно куда-то подевался плед – на пол, наверное, где вперемешку валялась одежда.

И все было.

И все, что было, ничего не оставило в Аське, кроме стыда, резкой боли и неловкости за происшедшее.

Рядом устало вытянулось грациозное смуглое мужское тело. Рот растянулся в мощном зевке:

– Ложись спать, Ася.

– Я люблю вас, – выговорила Аська то, что час назад еще было правдой.

Ус дернулся в усмешке, голос строго ответил:

– Вам нужно замуж выходить, Ася.

Тихонько встала и торопливо натянула одежду. Сняла с дверной ручки сумку и вышла, осторожно закрыв дверь. Не ждала лифта – промчалась вниз неизвестно сколько пролетов и выбежала на улицу.

До самого вокзала не встретилось ни одного такси. В четыре часа утра вокзальный туалет был пуст. Аська долго плескала в лицо холодной водой. От жестких усов саднило кожу. На раковине валялся серый обмылок, но лучше хозяйственное, чем ничего. Долго терла шею и руки, пока не покраснели и не потеряли чувствительность.

Никакие не Канарские, а вовсе даже Азорские острова.

И долго, долго шла домой, хотя в кошельке было почти четыре рубля.

[4]

Дина и Феликс познакомились в очереди. Не в вульгарной давке за копченой колбасой или даже апельсинами и не в интеллигентной очереди за книжным дефицитом, а в приемной комиссии. Оба страстно хотели стать геологами и потому принесли документы в Горный институт родного города, который назывался в те времена Ленинградом, и невозможно было представить, что когда-нибудь он снова превратится в Петербург, тем более «Санкт».

Девушка стояла перед Феликсом, и ему была видна тонкая шея с нежным русым завитком посредине – точь-в-точь вялый перевернутый вопросительный знак. Хотелось на него дунуть. Волосы были завязаны «хвостиком» на затылке. Сдавая документы, девушка обернулась и тревожно взглянула на Феликса. Пока полная женщина, член комиссии, выписывала ей экзаменационный листок, и Феликс прочитал имя: Палей Дина.

Феликс окончил школу с золотой медалью и в приемной комиссии не задержался. Когда он выбежал из института, девушки не было. Сдавать экзамены ему не нужно было, но зачем-то он пришел на самый первый и долго толокся в коридоре, пока из двери аудитории не показалась Палей Дина. На щеках у нее полыхали алые пятна, лицо было несчастное, большой палец она по-детски держала во рту, прикусив ноготь. При виде Феликса девушка не удивилась, только горестно покачала головой. «Все пропало, – сказала убитым голосом, – я не решила».