Феликс усадил ее на скамейку тут же, в коридоре, и заставил повторить условие задачи. Решил и поднял глаза: «Так?»

Дина, как выяснилось, решала более громоздким способом, но, судя по ответу, верно.

То, что Феликс наблюдал, было воскрешением из мертвых: она оживала на глазах. Когда ожила полностью, они пошли есть мороженое. Там же, в дверях института, Феликс взял ее за руку.

…И больше, казалось, эту руку не отпускал.

После каждого экзамена он встречал Дину, привыкнув уже к закушенному ногтю, а на следующее утро прибегал в институт и бросался к вывешенному списку, выискивая строчку «Палей Д.» и холодея при мысли: вдруг не найдет?.. Потом встречал Дину и брал – уже привычно – за руку. Это продолжалось с первого по пятый курс, и все это время Феликс не отпускал Дининой руки, вел ее, в самом буквальном смысле, сквозь все премудрости геологических наук. Все предметы давались ему на редкость легко, в то время как она в отчаянии закусывала ноготь, продираясь сквозь палеонтологию, минералогию, геофизику…

Поженились они на третьем курсе – так, не размыкая рук, и вошли в ЗАГС. И не потому что в этом появилась существенная необходимость, а просто шли мимо, переглянулись… и Феликс решительно взялся за ручку двери.

Диночка легко рассталась с фамилией Палей – палая листва, пух с тополей – и стала, в соответствии с законодательством, Диной Заенчковской. Хотя могла бы не торопиться, думала с застывшей улыбкой мать Феликса, только что ставшая свекровью. Как всякая мать, она не спешила видеть сына женатым, но если уж это стряслось, то пусть бы рядом с ним стояла красивая, яркая девушка, а не эта… глиста в обмороке. Заенчковский-отец, считая себя человеком в высшей степени терпимым, отметил мысленно Диночкину недокормленность и удивился: что сын в ней нашел?..

Феликсу, понятно, такого вопроса не задавали – привыкли за несколько лет видеть Дину в доме, но надеялись, что сын-отличник помогает отстающей однокурснице постигать премудрости геологии, не более того.

Оказалось, намного более.

Сама того не зная, их чувства полностью разделяла красивая, яркая девушка – староста группы, умница и всеобщая любимица Алена Локшина, давно мысленно примерявшая фамилию Феликса. Не потому что своя надоела, а просто была уверена, что нашла бы куда лучшее применение его фамилии, чем эта недотыкомка, не отличающая гранит от граната, которую за ручку водят, и кто? Феликс, Феликс!.. Алена держала большой букет и старательно расправляла цветы. Одна роза сломалась, и черт с ней; перебьется Дина-сардина. Черт с ней, черт с ними…

Диночкины родители улыбались, но было видно, что у Палеев собственная гордость: их нежная, хрупкая Диночка почему-то выбрала Феликса; пусть он попробует не соответствовать – о большем не мечтали.

В общем, и те и другие родители мысленно считали происходящее неравным браком. Как будто существуют браки равные, усмехнулся про себя Диночкин отец. Конечно, если бы спросили его мнения… Только его мнения давно никто не спрашивал; он вздохнул и перевел взгляд на молодых, ревниво любуясь зятем.

И ничего удивительного. Хорош собой был Феликс и похож на рыцаря – римский профиль, темно-серые глаза, а волосы золотистые и густые, мука для парикмахеров: «Здесь немножко проредим, молодой человек, а то волос будет плохо лежать». Не каланча, но на голову выше маленькой Дины и широк в плечах. Одним словом, рыцарь в новеньких свадебных доспехах.

…Их миновала чаша проживания бок о бок с родителями, поскольку за полгода до свадьбы умерла Динина бабка, и Дину прописали на жилплощадь деда, чтобы старику было не так одиноко, и… вообще: прописка никому не мешает. Дальновидное соображение очень помогло. Старик, оставшись один, затосковал, и гой в качестве мужа любимой внучки не прибавлял оптимизма. Хотя молодой человек обходителен и заботлив, он не покупает печенье с орехами, мученье для вставных зубов, однако печенье печеньем, а всем известна любовь поляков к евреям. Куда мир катится?.. Старик умер, так и не найдя ответа на свой вопрос.

Дина с Феликсом ждали распределения на Дальний Восток или в Сибирь, где самая романтика, ведь они не так давно перешагнули за двадцать, а календарь показывал конец шестидесятых, и спрос на романтику был высок.

Придя в институт с золотой медалью, Феликс окончил его с красным дипломом. Он устал за последние месяцы, потому что писать пришлось не только свою, но и Диночкину работу; защитилась она на четыре балла.

За неделю до распределения все выпускники-геологи должны были пройти флюорографию. Несмотря на то что многие хорохорились – черт возьми, мы взрослые люди, дипломированные специалисты! – пришлось-таки подвергнуться ненужной процедуре. В результате вопрос о Диночкином распределении был отложен, зато назначены новые обследования.

…которые подтвердили TBC. Туберкулез. Как – TBC? Откуда?! Многие студенты курили, курила и Дина, а что закашливалась, так это дешевые сигареты виноваты. Возможно; многие курили «Приму», кто-то даже бравировал «Памиром», однако только у Диночки беспощадные лучи высветили каверны в легком. В результате вместо Дальнего Востока или Сибири она попала в больницу – с туберкулезом шутки плохи.

Перед лицом обстоятельств и те и другие родители засуетились, сплотились, чтобы не сказать – сроднились. Сплочение происходило в квартире Палеев, при никому не нужном остывающем чае. Диночкина мать дрожащими руками резала торт, одними губами повторяя: «Что же делать, что же делать», и Заенчковский с трудом подавлял раздражение. Камвольный комбинат, одно слово. Будучи человеком в высшей степени терпимым, он этим даже несколько бравировал: вот, породнились с рабочим классом. И объяснял, что сваты, хоть и евреи, но всю жизнь работают на своем камвольном комбинате: она, дескать, бригадир, а муж – то ли мастер, то ли начальник цеха, не припомню. Приятели удивлялись, и вот тут-то самое время было пожать плечами: вот, не все евреи врачи да эйнштейны, понимаешь.

Должность мог «припомнить» только сам Яков Палей. Он поднялся по служебной лестнице до главного инженера крупного камвольного комбината и был благодарен судьбе, что не пошел по творческой части: «космополитов» мели вовсю. Через год-другой стало ясно, что кончат трясти одних космополитов, возьмутся за других – например, прицепятся к костюмному сукну, без которого, как ни крути, не обойтись, и к тем, кто его производит. А тут его перевели в Ленинград: якобы поделиться опытом, наладить производство. Нет, в поезде не взяли, зато в Бологом прихватило Палея так, что прямо со станции в больницу отправили. Что-то там в требухе… желчный пузырь, что ли, взбунтовался. Когда приехали в Ленинград, его ждали строгий выговор за прогул и понижение в должности. Понижали с особой любовью к космополитам: стал «делиться опытом» в цеху. Через полтора года умер отец народов, и Якова назначили мастером; со временем и в начальники цеха перевели. Жена – в другом цеху, бригадиром… Да ой, лишь бы Динку на ноги поставить! И жевал картонный вафельный торт.

Феликса за столом не было – умчался в больницу к жене, где и сидел, привычно держа ее за руку.