– Нет, это не так, Гасан. Первую кровь пролили вы, в Сумгаите. Я читал об этом.

– Дурят тебя! – крикнул Гасан. – В Сумгаит прибыли беженцы из Армении, из Кафанского района, и они рассказали то, что творили ваши армянские боевики. Тогда народ и пошёл громить армян. Не скрою, были жертвы, но не в таком количестве, как уверяет ваша пропаганда. В Сумгаите в те печальные дни погибли четырнадцать армян, это точно – настаивал на своём Гасан.

– Да нет же. Не четырнадцать, а четыреста пятьдесят армян погибли в те дни. И об этом я читал. А в Кафане не было жертв. Азербайджанцы сами уехали, и никто их не трогал. Это ваша пропагандистская машина так работала, – парировал Артак.

– Не трогали? Как ты смеешь говорить мне о том, что не трогали, ты, придурок армянский! – заорал Гасан Мамедов. – Знаете ли вы, каково это, когда на твоих глазах убивают твоего отца? Знаете ли вы, что это такое?

– Что-то не так, командир? – приоткрыв глаза, спросил Али.

– Да нет, спи. Я им урок новейшей истории преподаю, – снизив тон, ответил Гасан, хотя его сердце негодовало. И тихо продолжил:

– Моего отца убили выстрелом в голову, потом накрыли его тело двумя покрышками его же «газона»[36] и сожгли. Его вина была в том, что он, азербайджанец, живёт в Армении, и что он посмел выйти к боевикам, окружившим наш дом, с охотничьим ружьём в руках. Но сначала отец спрятал нас всех на чердаке, за сеном, а уж потом спустился вниз. И говорил с ними на армянском о том, что азербайджанцы веками жили в мире с армянами. О том, что Карабах его не интересует, что он жил в Армении и будет жить, если ему позволят. А если не позволят, то он уедет в Азербайджан или в Грузию, где у него родня.

Главарь тех бандитов вышел вперёд и, поливая матом моего отца, Аллаh ряхмет елясин[37], нашу семью, весь наш народ, кричал, что у него в руках ружьё… Главарь не приказал сдать ружьё, встать на колени или покинуть деревню. Он прицепился к этому ружью – ему нужна была кровь и повод, чтобы эту кровь пролить. Таким поводом и стало ружьё. Он прямым выстрелом в голову убил отца, несмотря на то, что отец послушался его и встал на колени. Потом те мерзавцы накрыли тело покрышками и сожгли. Не спас отца никто – ни соседи, ни имена его армянских друзей, кого отец перечислял в надежде, что это ему поможет.

На вопрос, где супруга и дети, папа ответил, что отправил всех в Нахичевань, и умолял сохранить ему жизнь. Но его убили! Ты, Артак, попробуй представить себе, что я пережил тогда, видя это всё из окошка чердака. Попробуй представить, что пережили моя мать и моя бабушка, попробуй…

Потом они начали грабить наш дом в поисках золота и бриллиантов. И матерились, оттого что не могли ничего найти. Тогда они вынесли наш старый телевизор, швейную машинку, ещё какие-то более-менее ценные вещи. Они выгнали наш скот, потом хотели сжечь дом, но выбежал наш сосед, дядя Хачик, и слёзно попросил этого не делать – мол, ему очень нужно сено для своего скота. Бандиты согласились, забрав у него поросенка, и уехали. Вот такие армяне встречались в моей жизни, – закончил свою речь Гасан. – А вы говорите про Сумгаит…

Карине и Артак выслушали его рассказ в оцепенении. Возникшая пауза затянулась. Наконец Гасан спросил:

– Так чем закончилась ваша история? Что стало с этими вашими азербайджанскими друзьями? Спаслись они от армянских боевиков или так же, как мой отец, погибли?

– Мы не знаем, – уверенно ответил Артак. И посмотрел на маму заговорщическим взглядом.

Карине подтвердила:

– Мы не знаем, к сожалению.

– Не знаем, – повторил за ними задумчиво Гасан.

Он помолчал минуту и заговорил жёстко, но тихо, почти шёпотом:

– Вы боитесь своих армянских боевиков больше, чем нас, азербайджанских спецназовцев. Боитесь! Почему вы молчите, мать? По-че-му? Ведь была и вторая часть вашей истории… Вы молчите, потому что не понимаете, кто перед вами – азербайджанский спецназ или армянские контрразведчики. Мне жаль вас, очень жаль! Вы боитесь, а я… Я солдат, и никогда не боюсь, отмерла моя боязнь… Не боюсь никого!

Теперь слезы Гасана увидела и Карине – он их больше не мог скрывать и сдерживать.

– Эти ваши боевики убили моего отца и сожгли его тело. После их отъезда дядя Хачик поднялся на чердак, где нашёл нас, и повёл к себе домой. Он ругал этих негодяев, жаловался на их зверства, извинялся перед мамой и бабушкой за то, что не смог заступиться за моего отца. Он объяснял им, что в тот же миг оказался бы рядом с отцом под покрышками и не смог бы оказать помощь детям… Мы взяли с собой свёрток, где было всё самое ценное, и пошли к нему домой. Но он с того дня боялся всего и всех, и не смог нас оставить у себя, так как в любой момент могли приехать эти твари. Он рассказал нам, что настоящие патриоты Армении, боевые офицеры и солдаты, не творят такого, как эти уроды, что настоящие бойцы воюют на фронте, а не убивают мирных людей. Вечером, когда стемнело, мы похоронили останки отца в нашем саду, под деревом грецкого ореха. После дядя Хачик посадил нас всех в свою «Победу» и отвёз в небольшое село рядом с Ереваном, где жили наши родственники.

Гасан в упор смотрел на мать и сына, чьи лица были полны ужаса и сожаления.

– Видите, и среди нашего народа есть порядочные люди, а вы сомневались, – тихо сказал Артак.

– Да, встречаются, в этом я с вами соглашусь. Среди вашего народа тоже есть порядочные люди, – признав это, Гасан уточнил: – беда в том, что наши родственники нас не приняли. У них смешанная семья. Жена – азербайджанка, муж – армянин. Он был в одной из вновь организованных партий Армении, и его никто тогда не трогал. Увидев на своём дворе нашу семью, он с криком набросился на нас и сказал, чтобы мы ехали за границу республики, что из-за нас всю его семью арестуют.

Бабушка умоляла его замолчать, иначе на крики могли бы сбежаться милиционеры или боевики. Он выставил нас из своего дома и тихо, виновато оправдываясь, просил мою маму понять его. И она поняла. Так мы опять оказались в «Победе» дяди Хачика.

Бабушка уже совсем отчаялась, не