— Вам чего?

— Я от господина Везирциса, студент.

Я умолк, надеясь, что фамилия моего профессора вызовет у нее какую-нибудь реакцию. Ничего подобного.

— Пишу работу об афонских древностях, а сегодня узнал, что у вас намечены подводные раскопки в том районе.

Говоря это, я сделал несколько шагов вперед. Мне до смерти хотелось увидеть, что там, в ванне. И я увидел. Это был бронзовый эфеб в человеческий рост, погруженный в воду. С того места, где я стоял, мне были видны только его ноги — стройные и мускулистые. Казалось, будто одной он упирается в землю, а другую приподнимает, словно на бегу или в танце. Я не мог оторвать взгляд от пальцев на этих ногах и от лодыжек. Женщина в розовых пластиковых перчатках сделала резкое движение, всколыхнув воду. Мне почудилось, что эфеб слегка шевельнулся. «Он не бежит и не танцует, — подумал я, — а плывет».

— Поднимитесь на второй этаж и спросите ассистентку господина Фаскиотиса.

Она снова бросила взгляд через плечо и удивилась, увидев меня рядом с собой.

— Вы его в море нашли? — спросил я, показав на эфеба глазами.

— Да, я очищаю статую от минеральных солей, которыми она покрылась, — ответила она мне довольно неохотно. — Но нашли ее не мы, а один рыбак.

Я понял, что больше она мне ничего не скажет. В другом конце комнаты на широких полках лежали десятки амфор с остроконечными донышками.

Женщина, которую я увидел, поднявшись по лестнице, поначалу не произвела на меня никакого впечатления. Она была не красива и не уродлива, я бы сказал, без особых примет. Вьющиеся мелкими кудряшками волосы делали ее старше. Сидя за письменным столом, она смотрела на экран компьютера. И осталась столь же невыразительной, когда я изложил ей цель своего визита.

— Господин Фаскиотис в настоящий момент очень занят… Сомневаюсь, что он вернется сюда сегодня. Вам бы следовало сперва позвонить.

Голос был довольно приятный. Она говорила неторопливо, четко.

— Если бы я не пришел, то не увидел бы прекрасную статую — там, у вас внизу, в ванне.

Она улыбнулась.

— Когда же вы успели ее увидеть? Она и впрямь великолепна. Относится, без сомнения, к эллинистическому периоду… Скажите, а чего вы, собственно, от нас ожидаете?

Я понял, почему мне понравился ее голос: у него был тот же тембр, что и у Навсикаи.

— Собираюсь посвятить одну главу своей курсовой, быть может, последнюю, подводным находкам у горы Афон. Хотелось бы побольше узнать о ваших поисках. Это будет ваша первая экспедиция в то место?

— Вторая. Два года назад мы нашли несколько сотен амфор на северо-восточном берегу Афона, у мыса Негрена, на тридцатиметровой глубине. Это был груз торгового корабля, перевозившего вино и масло. Почему он затонул, мы не знаем. От самого корабля ничего не сохранилось. Деревянный корпус распался в воде, доски всплыли на поверхность и были унесены морем. Зато амфоры остались на месте. Лежали плотной грудой, повторяя овальный контур корабля. Я вам их покажу.

«Значит, в глубинах Афона нет никакого леса мачт», — подумал я, усаживаясь рядом с ней. На экране замелькали бесчисленные цветные фотографии. Поскольку это были, в основном, подводные снимки, преобладал синий цвет. Время от времени ассистентка Фаскиотиса останавливалась на каком-нибудь изображении, увеличивала его, потом продолжала демонстрацию дальше. Два снимка меня заинтриговали, и я попросил показать их крупнее. Один был сделан внутри стеклянного шара, наверное, в рубке маленькой подводной лодки. Видны были руки штурмана и колени второго члена команды. В толще воды, освещенной двумя мощными прожекторами, проплывала большая рыба пепельного цвета, которая показалась мне знакомой. Ассистентка подтвердила, что это акула.

— Акулы часто встречаются в этой зоне, но они относительно безобидны, на ныряльщиков никогда не нападали. Мы вынуждены прибегать к аквалангам, потому что некоторые предметы манипуляторами батискафа невозможно ухватить.

Я узнал, что батискаф французского производства, называется «Фетида» и был предоставлен в распоряжение экспедиции Эллинским центром морских исследований при Министерстве развития.

Второй снимок изображал девушку в гидрокостюме на палубе корабля. Она держала в руке какую-то мелкую железную вещицу и широко улыбалась. Только после увеличения до меня дошло, что эта девушка, выглядевшая моей сверстницей, — не кто иной, как сидящая рядом ассистентка.

— Да, это я, — подтвердила она, догадавшись о моем удивлении. — Мне еще случается нырять время от времени. Если бы я не любила море, не выбрала бы эту работу.

На фото волосы у нее были волнистые, но без кудряшек. Она объяснила, что в древности копья снабжались дополнительным наконечником на противоположном конце древка. Он назывался савротер и позволял воинам втыкать свое оружие в землю, когда они уставали его нести. Кусок железа, который она держала в руке, и был савротером.

В конце концов она нашла изображение затонувшего груза, во весь экран. Амфоры были сфотографированы сверху, с некоторой высоты. Они лежали плотной массой на совершенно ровной и голой поверхности, не похожей на песок.

— То, что вы видите вокруг амфор, это спрессованный ил толщиной в несколько метров. Время не тронуло погруженные в него предметы, все осталось в прекрасной сохранности. Мы нашли там золотые монеты и даже кожаные сандалии, которые были как новые. Что касается вещей, не покрытых илом, то они дали убежище микроорганизмам и участвуют, таким образом, в воспроизводстве жизни. Амфоры тут видны, потому что глубина небольшая. Ниже двухсот метров — полнейшая темнота. Морское дно — это огромная иловая пустыня в кромешной ночи.

— А что вы надеетесь обнаружить в следующей экспедиции?

— Когда войско отправляется в столь значительный поход, оно неизбежно берет с собой множество вещей. Нам было бы особенно интересно найти тараны, крепившиеся на носу кораблей, на уровне ватерлинии, с помощью которых топили неприятельские суда. Основа их была деревянной, но обшивка железная.

Я предпочел уйти, не дожидаясь, когда мое присутствие начнет ей докучать. Она сказала, что поиски начнутся не раньше мая.

— Время еще есть, — сказала она и улыбнулась во второй раз.

На прощанье она дала мне свою карточку, и, спускаясь по лестнице, я прочитал, что ее зовут Полина Менексиаду. «Красивое имя», — подумал я. На первом этаже мне захотелось опять увидеть эфеба, но дверь была закрыта.

Когда я вышел из здания департамента, солнце уже садилось. Предзакатный свет слегка золотил колонны Парфенона, очень хорошо видные с бульвара Дионисия Ареопагита. Я направился к перекрестку, что напротив колонн Зевса Олимпийца, чтобы взять такси и доехать до «Хилтона», поскольку редакция «Эмброса» расположена прямо за отелем, но в итоге решил пройтись пешком.

Машин на улицах было мало. Я вспомнил, что завтра национальный праздник, совпадающий с Благовещением. Чтобы отмечать победу в войне за независимость 1821 года, мы вполне могли бы выбрать и другую дату, а не 25 марта. Например, 24-е, когда на площади Патрас было поднято знамя свободы. У меня впечатление, что 25-е выбрано единственно для того, чтобы ассоциировать Богоматерь с освобождением страны. Однако национальное восстание затеяли приверженцы европейского Просвещения, крайне враждебно настроенные против религиозных предрассудков. «Греция — две разные страны», — заключил я, подходя к продавцу круглых булочек, устроившемуся со своим товаром на краю площади Неизвестного Солдата. Над ним кружили сотни голубей. На его белом лотке возвышались четыре стопки круглых булочек. Они напомнили мне нимбы. «Нам никогда не удастся порвать с религиозными предрассудками». Я взял целых две булочки — бурная деятельность, которую я развил с раннего утра, пробудила во мне аппетит.