— Да, детка. Твой сын будет Кюльканом.

— Но, быть может, лучше было бы дать ему имя деда, твоего мужа и моего отца, Токтоа-беки?

— Нет, родная, это будет ошибкой. Наследник великого кагана не должен носить имени вождя другого племени… дабы не вызвать ненависти у его старших братьев и презрения у его отца.

Губы матушки дрожали. Но только сейчас, по прошествии трех почти месяцев, Гулан задумалась, отчего. Тогда она была уверена, что мать просто рада за нее, рада, что малыш здоров, что выжила она, Гулан, что сможет выносить и родить великому кагану и других детей.

Девушка встала. Осторожно положила уснувшего сына и поправила кошму так, чтобы она высоким валиком окружала ложе наследника хана. Малыш сладко спал.

Гулан вышла из покоев и раскрыла двери комнаты, откуда был слышен материнский голос.

— Хатун, — в низком поклоне склонились служанки.

— Дитя мое. — Матушка раскрыла Гулан объятия.

— Мне нужно поговорить с тобой, мама… — прошептала девушка.

— Не здесь, дитя.

Гулан кивнула.

— Мне нужно отдать распоряжения по дому.

Девушка развернулась и поспешила обратно в свои покои — она слышала, что мать спешит следом за ней.

К счастью, Кюлькан крепко спал. Гулан опустилась рядом с сыном на китайскую лаковую скамеечку и указала матери место напротив себя.

— Мама, мне нужно поговорить с тобой. Но так, чтобы никто и никогда не догадался, о чем мы говорим.

Та покорно кивнула. Она ожидала этого разговора, готовилась к нему и в глубине души была рада, что дочь первой его начала.

— Отчего все время так печальны твои глаза, мама? Отчего плачут мои сестры?

Матушка тяжело вздохнула. Что ж, откладывать дальше, лгать — было бы уже неразумно. Но следовало помнить и о Кюлькане — горе могло лишить Гулан молока.

— Я расскажу тебе все, дочь. Однако слова мои будут страшными, а горе, что свалится на твои плечи, может быть нестерпимым. Смири же сердце, дочь, и прими известия без гнева, как подобает принцессе меркит.

— Как давно я этого не слышала, — с улыбкой проговорила Гулан. — Теперь я чаще жена Великого кагана.

— Ты всегда была и останешься наследницей имени меркит. А Великий каган… Всего лишь твой муж. В твоих руках сейчас больше власти, чем в его имени, — у тебя растет его сын.

Гулан почувствовала, как черные тучи затягивают ее душу. Отчего матушка сейчас говорит о власти, отчего упоминает силу?

— Мама, что случилось?

— Дитя, вскоре после того, как мы с твоими сестрами поселились здесь, пришло страшное известие. По велению Великого кагана, твоего мужа, Найя-нойон, его слуга, вырезал всех мужей племени меркит до последнего младенца. А женщин, которым не повезло остаться в живых, увели в рабство…. Им даже не позволили стать женами солдат Найя-нойона.

Мать проговорила это на одном дыхании, без выражения. Должно быть, она сто раз уже пыталась сказать это дочери и останавливалась в последнюю минуту.

— Все погибли? И отец, и братья?

— Да, дитя, и отец, и братья.

— Но за что? Что так разгневало Великого кагана?

— То был не гнев, дочь. То была месть…

— Месть?

— Да, месть. Старики рассказывали, что дед твоего отца, Хоас-беки, пригласил отца твоего мужа на пир. И отравил его, дабы взять власть над его племенем. Однако отец твоего мужа оказался силен, добрался до шатра своей семьи и поведал о подлости деда твоего отца своей семье. Младший из сыновей поклялся, что отомстит всему племени меркит до последнего младенца. И сдержал свое слово… Спустя почти четыре десятка лет.

Гулан плотно сжала губы. Месть… И теперь она принцесса народа, которого более нет. Мать единственного из мужчин меркит, оставшегося в живых… И при этом любимая жена человека, приказавшего убить всех мужей рода меркит.

— Кто принес эту весть? И когда?

— Весть принес сам глупец Найя-нойон. Этот презренный поведал об этом мне самолично и пытался взять меня силой, дабы стала я его наложницей. Рассказал со смехом, зная, что я не посмею поднять на него руку.

— Когда? Когда это случилось?

— Давно… Больше полугода назад.

— И я узнала об этом лишь сейчас…

На глазах Гулан показались слезы.

— Не плачь, дитя мое. Мы с твоими сестрами оплакали наших любимых сторицей, оплакали и за себя, и за тебя.

— Но, мама, что же мне теперь делать?

— Ты уже сделала все что могла, дочь. Сделала самое мудрое — родила сына. Родился тот из меркит, кого Великий каган никогда не убьет. Осталось лишь, чтобы он признал его наследником — и месть свершится.

— Но Великий каган… Я же полюбила его. Полюбила убийцу…

— Девочка, ты всегда знала, что хан Чингиз убийца, настоящий волк, верный лишь своим. Твоей вины нет никакой, но теперь ты можешь отомстить. Отомстить так, чтобы в веках осталась память об этом.

Гулан вытерла слезы. Мать, к ее удивлению, была совершенно холодна. Должно быть, за полгода боль в ее душе перегорела. Осталась лишь жажда мести.

— Я отомщу, мама, клянусь тебе. Отомщу так, что в веках останется память об этом.

— А большего мне и не надо… Прошу лишь — не торопись. Не превращайся в убийцу, не проливай реки крови. В твоих руках куда более могучее оружие, чем нож, — твой сын. Меркит по крови и наследник кагана. Отныне ты знаешь все. А вот хан не ведает о болтливости его неумного нойона. И это дает нам немалое преимущество…

— Преимущество?

— Да, дочь.

— Но ведь нашего племени больше нет… В чем же преимущество?

Гулан с удивлением увидела материнскую усмешку — холодную, жесткую, рассудочную. Такой она матушку не видела никогда. Воистину, жажда мести убила в ней все остальные чувства и желания. Девушке на миг показалось, что угасла в ее матери и любовь к ней и внуку.

— Преимущество, дитя, в том, что все рожденные тобою дети будут истинными меркитами, меркитами по крови. Они дадут жизнь своим детям, те — своим. И племя меркит, это великое имя возродится — пусть сначала тайком, а после, когда настанет час, — прогремит на весь мир, как гремело в те дни, когда ни ты, ни даже твой муж еще не родились на свет.

«Да, — подумала Гулан, — матушке не отказать в честолюбии. Пожалуй, даже у Чингиза, великого кагана, не столь далеко идущие планы, не мечтает он о том, чтобы и столетия спустя имя его народа гремело в веках».

Захныкал Кюлькан. Гулан взяла сына на руки и стала его укачивать. Родное тепло успокаивало, уводило мысли вдаль от сегодня и сейчас. Девушка чувствовала, что после рассказа матери жизнь ее изменилась, что никогда уже не сможет она по-прежнему влюбленно смотреть на Великого кагана, ибо будет знать, что в глубине души он способен на чудовищные, нечеловеческие поступки.