Между тем развертывались события, имевшие прямое отношение к решению судьбы Польши. В то время как польский военный министр занимался переговорами и планированием несколько туманного и неопределенного сотрудничества с Францией, немецкий и итальянский министры иностранных дел Риббентроп и Чиано 6 мая встретились в Милане и в деталях согласовали военно-политический договор между Италией и Германией, который и был подписан 22 мая в Берлине. Однако куда более значительным оказался поворот, который приняли предварительные переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Советским Союзом. 20 мая недавно назначенный комиссаром иностранных дел Молотов, сменивший на этом посту Максима Литвинова, предложил немецкому послу до завершения разработки экономического соглашения создать для него политическую базу. Молотов не стал развивать эту мысль дальше, но немец увидел ее важность и понял намек. Спустя десять дней, 30 мая, государственный секретарь в министерстве иностранных дел отправил телеграмму послу в Москве: «Мы решили прозондировать почву с Советским Союзом…»

То, о чем Боденшатц говорил Стелену в апреле, начало претворяться в жизнь только сейчас, однако ни в Лондоне, ни в Париже еще не осознали, что происходит. Наоборот, мнение изменилось в совершенно ином направлении. Британский посол в Варшаве прилагал усилия, направленные на достижение нового компромисса, основанного на совместной польско-немецкой декларации. Его немецкий коллега в Варшаве сообщал о новом, обнадеживающем настроении относительно восстановления дружественного отношения к Германии. Поляки заигрывали через посредничество итальянского и японского правительств. В Париже Пьер Этьенн Фланден, бывший премьер-министр, выразил уверенность в мирных намерениях Гитлера и Муссолини.

Однако в Лондоне Чемберлен выступил 19 мая с решительным заявлением в конце внешнеполитических парламентских дебатов. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем появилась та концовка, которая вновь показала направление мыслей Чемберлена. «Я все же прошу палату помнить, – призывал он, – что в данном случае мы пытаемся создать не альянс между нами и другими странами, а мирный фронт против агрессии. Мы не достигнем успеха в этой политике, если, обеспечив сотрудничество одной страны, будем представлять другую как беспокойную и не желающую сотрудничать с нами». И он снова возвращается к идее «мирного фронта», который предотвратит начало войны, а не «альянс».

Что имел в виду Чемберлен, становится понятно из англо-французских штабных переговоров. Ясно, что с точки зрения военной терминологии «мирный фронт» не имел никакого смысла; с точки зрения Чемберлена, он мог служить средством, которое приведет поляков за стол переговоров с немцами. При таких условиях война может быть предотвращена только огромными уступками польского правительства, даже в ущерб интересам своей страны.

Таким образом, в середине мая правительства верили в одно и заставили других поверить в это, а в действительности события развивались совершенно по-другому. И снова мы тщетно ищем в донесениях дипломатов и докладах разведывательных служб какой-либо ключ к тому, что происходило на самом деле, какие действия собиралась предпринять Германия, что должно было насторожить союзников, какие планы обдумывали русские. Ни в Лондоне, ни в Париже правительства не проявляли каких-либо признаков обеспокоенности тем, что их ожидало. А в Берлине, где Гитлер снова не обращал внимания на сообщения своих дипломатов и шпионов, германский фюрер подготовил оценку обстановки, которая свидетельствовала как о глубоком понимании ее, так и о наличии у него очень подробной инсайдерской информации о настроениях британского и французского правительств и их военных советников.

Гитлер вызвал своих военных руководителей на 23 мая. В его кабинете в новой имперской канцелярии собралось большинство, но не все главные военные руководители, но не было ни одного гражданского лица, даже Риббентропа. Присутствовали Геринг, Редер, Мильх, Браухич, Кейтель, Гальдер, Боденшатц, Ёшоннек и Варлимонт; Шмундт вел протокол.

Целью данного совещания, по словам Гитлера, являлось, помимо всего прочего, рассмотрение сложившейся обстановки и определение задач для вооруженных сил, вытекающих из нее. Гитлер, по-видимому, принял решение в отношении Польши и Британии. Польша – враг; она всегда была врагом Германии. Договоры о дружбе ничего не изменили. Присутствующие должны ясно представлять, что предметом спора не является Данциг как таковой. Речь идет о необходимости для Германии жизненного пространства на Востоке. «Если судьба вынуждает нас к войне с Западом, полезно владеть богатым районом на Востоке».

Польский вопрос не может быть отделен от конфликта с Западом. Поэтому «не может быть и речи о пощаде для Польши». Германии предоставлено решить, напасть ли на Польшу «при первом удобном случае». Германия не может ожидать повторения чешского кризиса. «Будут боевые действия. Наша задача – изолировать Польшу».

Гитлер далее подробно развил свой тезис, заострив внимание на основных моментах. «Нельзя допустить одновременного конфликта на Западе (с Францией и Британией)». Конфликт с Польшей, настаивал Гитлер, «начиная с нападения на Польшу, будет успешным только в случае, если Запад останется в стороне»[12]. Именно этого они должны добиваться. Это будет «делом умелой политики». Гитлер, по сути, говорил своим военным, что военные и политические соображения не могут быть отделены друг от друга и что при данных обстоятельствах необходимо понимать, что политические меры важнее; его политические шаги создадут соответствующие условия для решительных действий вооруженных сил. И Гитлер начал это делать, хотя и не был полностью откровенен со своими военными. Теперь нам больше известно о существовавших в то время обстоятельствах, чем им. И выступление Гитлера перед генералами 23 мая приобретает для нас иной смысл, учитывая то, что нам теперь известно, чем для его военных лидеров, которые все еще были в неведении относительно некоторых главных элементов гитлеровской дипломатии.

Так в весьма любопытном пассаже Гитлер поведал им, что экономические отношения с русскими возможны, только если и когда политические отношения с ними улучшатся. Он надеялся на это и не исключал, что Россия может не проявить интереса к уничтожению Польши.

Интересно, что Гитлер сформулировал проблему практически в тех же словах, с которыми Молотов обратился к немецкому послу 10 мая, и что он больше не думает об «уничтожении Польши» гипотетически. Если британские гарантии и повлияли на его мышление, то его гнев был направлен против Британии, а не против Польши. Он уже принял ряд решений, и вопрос вступления в войну оставался открытым только в части времени. Гитлер уже решил оккупировать Бельгию и Голландию, по соглашению или силой.

После 23 мая фактически не осталось путей для мирного урегулирования в Европе, кроме полной капитуляции перед требованиями Гитлера по Данцигу и Польше, каковы бы ни были последствия подобной англо-французской капитуляции.