Иван смотрел на него, подперев рукой голову. Он старался представить себя на месте Кости, влезть в его шкуру. Там было колко, мокро и сильно дуло. Сплошное, неиссякаемое неудобство!

– Знаешь что! – вдруг встрепенулся Костя. – Вот я смотрю и не знаю – уважаю ли я тебя? Раньше уважал – это да, точно. А теперь? Спроси меня – я не скажу. Ведь ты – заросший пруд! Не знаю – можно ли уважать такую «экосистему»? И это не только с тобой, это во всём – ничего не могу оценить, просто крушение координат! У меня такое чувство, мне под компас кто-то кладёт магнит, а потом вынимает, а потом опять кладёт. Не пойму – ты вообще мне кто? Почему я тебя слушаю?

Иван сидел напротив, всё так же подперев голову, но смотрел уже не на Костю, а в сторону окна, на свой гераневый лес. Там, во влажной земле, под кроной ветвистого, цветущего розовым «дуба», завёлся жучок, похожий на божью коровку, только темнее. Хорошо ли ему жилось, или только вынужденно он довольствовался пристанищем?

– Ладно, пора лететь! – поднялся Костя. – Проводишь меня? – он вышел в прихожую и надел пальто. – Я могу не извиняться? Ну, что я редко захожу и всё такое? Понимаешь, я – не ты. Я буду жить в кровь. Раз есть жизнь – буду жить её. Мы с тобой на пенсии перекурим.

– На том свете, – уточнил Иван и тоже оделся.

Он спустился с Костей во двор, в тёмный ноябрьский вечер. Дул косой колючий дождик, холодало, и уже треснула под ногой стянувшая лужу льдинка.

– Смотри, какая славная жизнь, – произнёс Костя. – Прощаюсь с тобой, и не знаю – на день или на год? Бывало у тебя такое?

– Нет, – покачал головой Иван. – Я всегда навещал своих регулярно.

Дыша бензинной слякотью, они направились в сторону улицы.

– А вон твоя подруга! – неприязненно кивнул Костя.

Действительно, к гаражам за детской площадкой подъехала Оля, выгрузила из машины на лавочку пакеты с продуктами и теперь стояла, покуривая. Вид её выражал независимость, но всё равно было ясно – она заняла очередь на Ивана.

– Ладно, я буду держать тебя в курсе! – сказал Костя, сжав руку Ивана, и задушевно, по-русски, расцеловал его в щеки. – Ты уж болей за меня! – добавил он и быстро ушёл.

Иван дождался, пока скроется Костя, и двинулся навстречу Оле.

– Привет! – сказал он, остановившись чуть поодаль.

– Чего это он, не в духе? – спросила Оля, кивая вслед ушедшему Косте.

– Да вот, хочет опыта, – отозвался Иван. – Не знаю, надо ли как-то его притормаживать? Или пускай?

– Не надоело тебе? – сказала Оля и, приблизившись, заклубила Ивана сигаретой. – Работаешь бесплатным психологом, небось ещё и сам ему подкидываешь. Да? На мороженое. Интересно, он хоть раз спросил тебя, как ты? Спорим, что нет!

– А ты хоть раз спросила меня, как я? – вдруг развеселившись, подзадорил её Иван.

– Я – другое дело! Я давно и честно тебе объявила, что закрываю все размышления о посторонних, потому что у меня трудная жизнь, – отшвырнула Оля. – И если ты будешь меня упрекать…

– Я не буду, – немедленно возразил Иван. – Ты сама понимаешь – что я без вас? Я просто хотел сказать, что и Костю не стоит упрекать.

– Действительно – что ты без нас? Ничего-то у тебя нет! – с неожиданным сочувствием признала Оля. – Вот я смотрю на тебя и думаю – ну что я упёрлась? Ты же меня звал к вам в фирму – на телефон. Вот пошла бы! Была бы свободна, дома. Выспалась бы, подобрела, смирилась со своим зависимым положением. Вообще бы смирилась… Может, тогда и на меня перекинется твоё везение? Знаешь, как такой полезный микроб. Заражусь лафой и буду счастлива! И ты будешь рад, что исполнил свой долг человеколюбия. Вон, ты же рад, что твой Костя тебя тиранит!

Ещё пару минут они побыли на колком ветру. Оля докурила, Иван подхватил её пакеты, и они пошли к подъезду.

По дороге он рассказал Оле о своей недавней поездке к Андрею – о том, что его друг изменился – внешнее в нём разошлось с внутренним, тогда как раньше было едино. А он, Иван, ленится, за переменами не следит – так можно и вовсе потерять человека из виду! Он хотел рассказать ей и о Жюле Верне, и о сне, и о нелепом звонке с острова Гозо, но что-то в нём воспротивилось.

– Ты понимаешь, – сказала Оля, когда Иван умолк. – Я трезвый, реалистичный человек, отвечающий за себя и за ребенка. Мне нет никакого смысла слушать басни о твоих друзьях. Мне бы самой перекантоваться. Не обижайся! – И заключила фразу не содержащей улыбки растяжкой губ.

«В следующий раз, – решил Иван, таща к подъезду Олины пакеты, – я скажу ей, что она выставляет перед собой свои трудности, как щит с шипами, и ещё удивляется, почему к ней никак не пробьётся счастье. Скажу обязательно. Но не сегодня».

У подъезда он посмотрел на куст волчьих ягод. На засыпающих ветках держалось несколько ржавых листьев. Их облетевшими братьями, как старыми медяками, была усыпана земля под кустом. «Скоро промёрзнет совсем», – подумал Иван, с удовольствием предвидя зимний покой растений.

А дома, взявшись убирать со стола посуду, поднял взгляд и увидел снег – он мягко падал мимо окна, спокойный, состоящий из склеенных по нескольку штук неторопливых снежинок. Иван прочёл его, как заповедь. Это был рецепт душевного мира, не передаваемый словами – только снегом. Каких-нибудь пять минут назад он стоял во дворе, в сырой ветреной слякоти. И вот теперь – такая тишина, и он, Иван, в согласии с нею! Можно даже сказать, они – взаимный портрет друг друга.

Иван полюбовался ещё и вдруг почувствовал вину. «Всё-таки, поэзия отбирает человека у человека. Вот он, Иван, стоит себе, понимает снег, а Костю наизнанку крутит от всяческой жажды. И Андрей потерян, потому что ему некого спасать от индейцев. И Бэлла в весенней Вене одна. И на Оле от одиночества выросло семь драконьих шкур. А у бабушки с дедушкой другая проблема – жизнь подходит к концу. А он стоит себе, понимает снег. Чем он поможет им всем со своим снегом?»

На следующий день снег не растаял, но утратил былую божественность. Сошедши на землю, он подвергся земной судьбе – чьи-то ноги потоптали его, поклевала ворона. Зато к вечеру напорошило ещё. «Ну вот, – с облегчением сказал сам себе Иван, – ты и пролетел свою осень».

* * *

На этот раз он действительно опасался осени зря. Лампы, летняя мята и мёд, ноты и книги – всё это оказалось не таким уж насущным. Иван перевёл часы и легко, без тревог двинулся в тёмное время года.

Днями своими он по-прежнему распоряжался свободно – без предварительных договорённостей, ничего не планировал, плыл, как придётся. При этом смело пренебрегал всеми современными методами жизненной навигации, оставив себе одну совесть.

Из крупных дел у него имелась вторая глава научной работы. И каждое доброе утро, а таких в последний год случалось большинство, Иван решал твёрдо: «Сегодня нет!»

Разделавшись таким образом с наукой, он собирался и ехал в офис. Звукоизоляция помещений была куда более чистым занятием, чем анализ современной культуры, но и тут не складывалось. В офисе ему не находилось дела. «Уйдите, Иван Александрович!» – говорил взгляд секретарши. У неё наклёвывался роман с менеджером Денисом. Иван их стеснял.