Лифт: «У меня низкая волатильность».

Кулер для воды: «Мы думали, что покупаем альфу. Вместо нее получили бету».

Писсуар: «Мы давным-давно сбросили синтетические CDO[11]».

Лобби: «Ортогональный GARCH[12]– такой отстой».

Именно здесь, в «Гринвич Плаза», располагался «ЛиУэлл Кэпитал», который выдавал положительные результаты каждый год, начиная с 2000-го. Обычно этот хедж-фонд приносил 20–30 процентов, а то и больше. Даже во время страшного «медвежьего» рынка, с 2000-го по 2002-й, когда Доу падал три года подряд, «ЛиУэлл Кэпитал» умудрялся делать деньги.

Кьюсак припарковал свой старенький «БМВ» рядом с ослепительно-белым кабриолетом «Бентли». Ему нужна работа. Стабильный доход и капелька свободы от «Литтона», Алекса Краузе и остальной очереди кредиторов.

«Здесь можно хранить мясо».

Прежде всего Кьюсак заметил температуру. Не телевизор, где дикторы Си-эн-би-си разглагольствовали об уменьшении численности сотрудников какой-то компании. Не стены из кудрявого клена. Внутри «ЛиУэлл Кэпитал» было холодно. Слишком холодно. Кто-то не по сезону выкрутил кондиционер.

Джимми подошел к секретарше в кашемировом джемпере, которая грела руки о чашку чая. Он прочел десятки книг гуру интервью, и все они советовали одно и то же: «Ваше интервью начинается с приемной».

– Вам не помешает шубка, – приветливо заметил Кьюсак.

Секретарша, румяная брюнетка с гарнитурой в ухе, ответила Кьюсаку стоваттной улыбкой.

– Сай выставляет температуру на девятнадцать градусов. Говорит, что мозг лучше работает на холоде.

– Уже чувствую, – сказал он. – Я Джимми Кьюсак.

– Аманда. Мы вас ждем. Сейчас сообщу Шэннону, что вы здесь.

– Шэннону?

– Личный ассистент Сая, – ответила она, набирая номер.

За спиной у секретарши висела большая черно-белая фотография, где двое мужчин пожимали руки и подчеркнуто улыбались на камеру. Джимми сразу узнал Лизера. Каждому на Уолл-стрит известно лицо длинноволосого управляющего хедж-фонда, чем-то похожего на сорокалетнего Томми Ли Джонса. Но второго мужчину – лысого, толстого и в очках – Кьюсак не знал.

– А кто там с мистером Лизером? – спросил он у секретарши, когда та отключила телефон.

– Байрон Стокуэлл. Он соучредитель нашей фирмы.

– Да, конечно.

– Эй, и маленькая подсказка, – добавила секретарша. – Забудьте о Лизере.

– Простите?

– В офисе он всегда Сай.

– Принято. Спасибо, Аманда.

В этот момент из стеклянной двери справа от секретарши вышел высокий афроамериканец с военной выправкой и взглядом рейнджера. Он изучил Кьюсака, отметив двухзвездочный значок на лацкане, и протянул здоровенную ладонь.

– Я Шэннон.

Огромный чернокожий мужчина – метр девяносто и сто десять кило – выглядел как помесь человека с тяжелым грузовиком. Его низкий голос ревел, как гудок восемнадцатиколесного монстра. Широкая щель между передними зубами наводила на мысль о решетке радиатора. А гладко выбритая голова сверкала ярче хромированного бампера, выпущенного в Детройте.

– Я Джимми Кьюсак.

– Заметно. Я приведу Никки.

Мужчина повернулся и исчез в святая святых «ЛиУэлл Кэпитал».

«Заметно?»

Кьюсак повернулся к секретарше:

– А кто такая Никки?

– Секретарь Сая.

– Я думал, Шэннон…

– Нет, – объяснила она, – он «личный ассистент», водитель и телохранитель.

– Не страшно, – пошутил Кьюсак, – я сегодня без пушки.

Он все еще пытался наладить контакт с секретаршей.

– Не обращайте внимания на Шэннона. Проверять всех и каждого – его работа. Он просто лапушка, когда познакомишься с ним получше.

Стеклянная дверь вновь открылась. Невысокая женщина, от силы метр шестьдесят, с коротко подстриженными черными волосами, протянула руку и сказала:

– Я Никки. Спасибо, что смогли так быстро добраться до нас.

На вид ей было тридцать с небольшим, голос хриплый, то ли от телефонных разговоров, то ли после четверговой «лэдиз найт». И пирсинг с бриллиантом в носу.

Маленький гвоздик чуть поблескивал под люминесцентными лампами «ЛиУэлл Кэпитал». Вместе с черным костюмом Никки он смотрелся почти элегантно. Но Кьюсак совершенно не ожидал увидеть подобное украшение у секретаря генерального директора – даже здесь, в недрах Хеджистана.

– Рад быть здесь, Никки.

– У Сая сплошные встречи до конца месяца, – пояснила она. – Поэтому либо сегодня, либо в конце мая. Он отменил совещание со своим архитектором, чтобы поговорить с вами.

– Сколько у нас времени? – спросил Джимми.

– Минуть пятнадцать, может, двадцать, – ответила она. – Сай хочет видеть вас немедленно.

Рефлекторная реакция: «ЛиУэлл Кэпитал» сбивал с толку Кьюсака, идущего следом за Никки. Ему понравилась фотография – дань соучредителю фонда, понравился намек секретарши на неформальные отношения в офисе. Он оценил пирсинг Никки, декларацию индивидуальности, которая не выжила бы в большинстве напыщенных финансовых контор.

А вот холод и телохранитель размером с айсберг – совсем другое дело. Как будто в корпорации не уравновешены инь и ян. Кьюсак ломал голову над тем, что же ждет его в ближайшие пятнадцать минут.

Кабинет Сая открывал еще один мир. Здесь не было коллекции спортивных наград. Не было семейных фотографий, за исключением одной на столе. Две загорелые растрепанные двойняшки, трех, от силы четырех лет весело визжали в лучших традициях кодаковских снимков. За столом Лизера, на низкой тумбе, стояли четыре ЖК-монитора, но комната все равно не походила на офис.

Стены покрывали десятки, а то и сотни картин и рисунков. Не кабинет финансового интеллектуала, который молниеносно принимает решения и с ошеломительной скоростью покупает и продает ценные бумаги, а зал музея, где по прихоти куратора портреты и ландшафты сражаются за место с абстракционизмом.

Кьюсак не мог отличить экспрессионизм от импрессионизма. Но судя по колоссальному количеству работ, он предположил, что здесь представлены все «измы» западной цивилизации. Скорее всего, любой из этих картин хватит на покрытие его месячного платежа в семнадцать с половиной тысяч, да еще и сдача останется.

Джимми читал статьи о Сайрусе Лизере: крутой парень из Адской Кухни теперь регулярно появлялся на аукционах «Сотбис». Арт-сообщество уважало Лизера за ловкость, с которой он опознавал и вылавливал новые таланты. Кьюсак хотел взять хотя бы один курс истории искусств, чтобы протянуть мостик между мирами денег и вкуса. Но вместо этого он сосредоточился на математике и экономике; для удовольствия остался только случайный курс английской литературы.