Они ведь даже не успели на похороны. Новость пришла поздно. Лишь посетили могилу да заказали заупокойную службу.

Шумных всеобщих пирушек было мало. Отметили новые чины и награды, навестили друзей и родственников в соседних полках, а после этого все больше сидели небольшими группками и пили без особых затей, разве что тихонько разговаривали, как частенько разговаривают в доме, где совсем недавно стряслась серьезная беда.

– Не находите, господа, что это странно? Сидеть на русском лугу неподалеку от русской реки и знать: на том берегу вот так же сидят французы, – Орлов покосился на глубокое, усеянное звездами небо, словно ждал оттуда ответа.

– Так мир, Орлов! – отозвался штаб-ротмистр Трейнин. – Через полгодика можно будет выйти в отставку.

Прошение он подавал еще в начале осени. Встречи с хорошенькой барышней привели его к желанию жениться, а какая после свадьбы может быть служба? Тут одно из двух – или семейная жизнь, или пребывание в полку. Совместить две крайности дано лишь полковникам да генералам. А тут еще долгое пребывание в одном чине и задержка с производством…

Пока шла кампания, было не до семейных дел и служебных обид, но теперь…

– Мир не вечен, – изрек Кондзеровский. Он состарился в гусарах и жизни вне полка просто не мыслил.

В устах майора подобное заявление тянуло на целую философскую доктрину.

– Но он заключен, – возразил Трейнин.

– Надолго ли? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. А я не потерплю над собой никого, кроме Бога, русского Императора и своей чести. Война неизбежна, Трейнин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять? – со свойственной молодости пылкостью проговорил Орлов.

Подобно остальным, он ничуть не осуждал стремившегося в отставку приятеля. Рано ли, поздно, но каждый отдаст долг Престолу и осядет в родных краях. Женится, детей заведет. Просто Орлову по молодости думать о подобном было еще рановато.

Кондзеровский одобрительно кивнул. Очередная бутылка оказалась пустой, и майор потянулся в поисках следующей.

Выпили молча, без тоста. Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света. Зато поле вокруг напоминало небо разбросанными тут и там огоньками.

Его внимание привлек направляющийся к их костру всадник в белеющем кирасирском мундире. Он явно кого-то искал, то и дело чуть рыская по сторонам, словно уточнял у других костров нужное направление.

Всадник приблизился и легко соскочил с коня:

– Наконец-то я тебя нашел, мой дорогой друг!

И с громким смехом, при звуке которого в отдалении заржало несколько лошадей, спрыгнул с коня.

– Карл! – Орлов порывисто вскочил и обнял кирасира. – Господа, позвольте вам рекомендовать моего соседа и друга.

– Поручик барон фон Штаден, – отрекомендовался Карл.

Гусары представились в ответ.

– Прошу, – как итог изрек Кондзеровский, показывая рукой на кипы свежего сена, в беспорядке лежащие в некотором отдалении от костра.

Выпили за гостя, за хозяев, отдельно – за всех кирасир, за гусаров и за всю кавалерию. Орлов почувствовал, что мир стал расплываться, терять черты реальности, превращаться в нечто неопределенное. А ведь Александр столько собирался рассказать своему другу! Да и Карлу есть что сказать в ответ. Вон, уже поручик! И на груди Прейсиш-Эйлауский крест, такой же, как у Орлова, а в чашечке палаша, приглядевшись, можно было разглядеть Анненский крестик.

– Это я за Пултуск, – пояснил Штаден, заметив, куда обращен взор друга. И самодовольно рассмеялся.

Они не виделись с этого самого Пултуска, где русские войска под командованием Беннингсена смогли впервые остановить французов. На Прейсиш-Эйлауском поле приятели были не так далеко один от другого, но там было не до встреч.

– А я за Фридланд, – Орлов приподнял лежащую рядом саблю, где помещался аналогичный орденский знак. – А в поручики произведен еще за Чарново. Хотя приказ получен уже в мае.

Пока они шли, можно сказать, вровень. Пусть никакой зависти не было места и было приятно за друга.

Но голова была нетрезвой. Александр скинул давно расстегнутый доломан, словно это могло помочь в борьбе с хмелем. Сейчас бы облиться ледяной водой! Только где ж ее взять?

Орлов встал, и земля сделала попытку выскользнуть из-под ног. Пришлось собраться с волей, но ощущение неустойчивости земной тверди оставалось. Как будто пришлось очень долго мчаться в карете по колдобинам и организм никак не желал воспринять остановку.

Кондзеровский вздохнул. Нет, не умеет молодежь пить!

– Господа, если вы не возражаете, я покажу другу кое-что, – пробормотал Орлов.

Он поманил Штадена, и они вдвоем двинулись прочь от костра.

Александр изо всех сил старался идти прямо. Или он не гусар? И вроде бы действительно стал чувствовать себя несколько лучше. Во всяком случае, не падал, и даже язык не особо заплетался.

Рассказ был не очень долгий, но несколько путанный. Про незнакомого прусского помещика, про бой и странный подарок, который прочитать невозможно, а выкинуть вроде бы непорядочно.

В процессе рассказа Орлов взял не то направление, и друзьям пришлось изрядно проплутать, прежде чем обнаружилась небольшая походная палатка, в которой в настоящий момент обитал Орлов. Хорошо, Аполинарий неведомым чутьем понял затруднения барина, умудрился его найти и отвел к пристанищу.

– Вот, – Орлов извлек свои сокровища: заветные записки и серебряный перстень, который тогда впопыхах сунул в ташку и лишь потом обнаружил у себя.

При свете зажженных Аполинарием свечей офицеры полистали бумаги, словно они могли стать хоть немного понятнее.

– Может, какой эскулап разберется? Вдруг здесь латынь? – высказал предположение Штаден и хохотнул, довольный собственной проницательностью.

Впрочем, сам он латыни не знал совершенно и в правдивости догадки был отнюдь не уверен.

– Он говорил: никому ни слова, – Александр преподнес палец к губам. – Тсс.

Штаден был другом и уже потому являлся исключением. Кондзеровский же был Орлову как второй отец. Так что можно смело сказать – Александр свято блюл пожелание неизвестного.

– Ладно. Пошли. – Куда – объяснять не требовалось. Разумеется, обратно к костру.

– Остались бы, барин, – попытался возразить Аполинарий, но куда там!

Кто-то подбросил в костер немного дров, и было видно, что веселье в полном разгаре. Кондзеровский и Трейнин молча сидели на сене, дымили трубками, то и дело прикладываясь к стаканам с вином. Вокруг валялось множество пустых бутылок и прочие офицеры эскадрона. Последние мирно почивали на том же сене. Кто-то свернулся калачиком, накрывшись ментиком, кто-то белел рубашкой, от третьего наружу торчали лишь ботики со шпорами…