Богатство досталось Федору Алексеевичу, который, напротив, все более входил во вкус игры, избрав заветным местом Воробьевы горы, где недалеко от дворца был устроен «потешный луг». По сохранившимся фрагментарным записям архива Оружейной палаты, Федору был изготовлен новый лук в 1667 году (он имел еще 3 своих и 3 стольничьих); стрельбище и 100 гнезд стрел в 1669 году; 15 гнезд стрел всех видов и 4 древка в 1671 году; 3 лука, 3 гнезда стрел и 3 древка в 1672 году. Царевич продолжал стрелять из лука и в 1675 году, когда уже имел разнообразное действующее огнестрельное оружие, и после своего восшествия на престол.

Например, 3 июня 1677 года 16-летний царь Федор Алексеевич «в походе за Ваганьковом изволил тешиться на поле и указал из луков стрелять спальникам». Потеха была знатная: «пропало в траве и переломали 33 гнезда северег». 8 июня по пути с Воробьевых гор царь придал игре исторический характер, и стрелы летели через Крымский брод на Москве-реке (будто дворяне отражали набег татар). Игра продолжалась «июня 10 в селе Покровском», «июня 15 в Преображенском в роще». Она даже отвлекала от благочестивых размышлений: царь «июня 21 в Соловецкой пустыни изволил тешиться и указывал из луков стрелять спальникам»{70}.

Другой устойчивой страстью Федора Алексеевича стали лошади. По обычаю царевичей, как только ему исполнился год, его посадили на большого игрушечного расписного коня. Эта коняшка стояла в комнатах царевича, в починенном и обновленном виде, по крайней мере, до 11-летнего возраста{71}. Тогда у Федора Алексеевича были уже «потешные сани, обиты исподом собольим пластинчатым», и узда; нарядное седло к игрушке было сделано в 1674 году.

Настоящие лошади, сбруя, кареты и возки всех видов держались для царской семьи на Конюшенном дворе. Его глава — ясельничий — бывал обычно не из первых родов, но мог весьма выдвинуться. Маленького Федора Алексеевича тешил учеными конями ясельничий Иван Афанасьевич Желябужский (известный дипломат и мемуарист) — эта его служба (1664–1668) окупилась важными и почетными должностями в царствование Федора и правление Софьи{72}.

Под руководством ясельничего Ф. Я. Вышеславцева были достигнуты удивительные успехи в дрессировке. Лошади «показывали много фокусов» наподобие ученых собак и обезьян, кланялись и плясали тройками, четверками, шестерками, лучшие иноходцы рысью обходили коней, скачущих галопом. 75 верховых и 200 каретных коней ежедневно мыли с мылом (зимой теплой водой); они «блестели как зеркала». Специально для детских «потешных» карет и саней держали (помимо аргамаков, арабских, персидских, шведских и других пород лошадей) две четверки пони «ростом с английских догов» (к ним были приставлены карлики — кучер, ямщик и шесть алебардщиков){73}.

Пони были для малышей — подросшим царевичам давали лучших (предварительно хорошо выезженных) коней. Это не спасало от происшествий. Рассказывали, например, что «Федор, будучи на тринадцатом году, однажды собирался в пригороды прогуливаться с своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь: Федор сел на нее, желая быть возницей у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но встала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всей своей тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он и теперь (в 1676 году) чувствует беспрерывную боль в груди и спине»{74}.

Федор Алексеевич сохранял любовь к лошадям всю жизнь. Хотя иностранцы не уставали восхищаться царскими конюшнями, фанатику коннозаводства Федору казалось, что породы в них недостаточно хороши и разнообразны. Почти сразу по вступлении на престол, 31 марта 1676 года, он через незаменимого Б. М. Хитрово выменял белого голландского жеребца у посла Генеральных штатов Нидерландов Кунраада фан Кленка и впоследствии выписывал лошадей из Западной Европы{75}.

Весной — летом 1676 года новый царь полностью обновил руководство Конюшенного приказа. Потомственному коневоду ясельничему Ивану Тимофеевичу Кондыреву он дал чин думного дворянина (7 июня), а через год сделал окольничим (8 июня 1677 года). Судя по дворцовым разрядам (записям о службах при дворе), четверо из рода Кондыревых, включая ясельничего, бывали в походах с Федором Алексеевичем и его семьей 41 раз — чаще, чем большинство знатнейших боярских родов. После воцарения Ивана Алексеевича в 1682 году Иван Тимофеевич получил боярство, а после женитьбы царя Ивана боярином стал и его брат Петр.

Еще один известный лошадник, князь Владимир Дмитриевич Долгоруков, служивший очень мало, настолько был белой вороной среди своих родственников, видных государственных деятелей, что вопреки фамильной привилегии был произведен Алексеем Михайловичем в окольничие, а не в бояре. Федор, воцарившись, пожаловал князю боярство и приблизил его к себе, не утомляя никакими службами, помимо почетных{76}.

Такие случаи заставляют верить В. Н. Татищеву, писавшему о Федоре: «Как отец сего государя великий был (охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей был великий охотник. И не только предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, разным поступкам их обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Благодаря чему в его время всяк наиболее о том прилежал и ни чем более, как лошадьми, не хвалился»{77}.

Следует уточнить, что и Федор Алексеевич, вслед за отцом, увлекался охотой с ловчими птицами, которая, по отзыву наблюдательного иностранца, сочеталась у русских в его царствование с конским бегом и стрельбой из лука{78}. Царь весьма заботился о росте числа и улучшении породы ловчих птиц, которых по его указам доставляли даже из Сибири, а также о сохранении их поголовья в местах обитания. Отловленных сверх наказа птиц строго запрещалось продавать и требовалось отпускать на волю в их родных краях. Особое значение придавалось красоте птиц, и они действительно были великолепны, например: «перьем кречет с красна-голуб, а краплины белые; грудь бела, а краплины с красна-голубы; а крылье с красна-голубы ж, а краплины красные; а на хвосте краплины белые, а хвост с красна-голуб же»{79}.

Физические упражнения Федора Алексеевича были непременно связаны с эстетическим удовольствием, и эстетическое воспитание достигалось всей окружавшей его с младенчества обстановкой. Прежде чем получить в руки ловчих птиц, царевич держал в клетке «о четырех жильях» канареек (1671), в следующем году ему были починены еще две канареечные клетки, летом 1674 года «в Верх к царевичу сделана попугайная клетка из белого железа со столбиками и орлами».

Птицы были обязательной принадлежностью комнатного сада, который был у каждого члена царской семьи и служил предметом гордости.