Он лежал, голова стала ясной, но тут же вернулась боль в ноге. Как ни странно, Бадер почти обрадовался этому. Вернувшиеся ощущения означали, что он снова оживает, он спрыгнул с сумеречного моста в потусторонний мир. И тут же пришла мысль: «Я не должен допустить, чтобы это повторилось. Это не так хорошо, как кажется».

Какой-то смутный инстинкт подсказал Бадеру, что он едва не умер. (Даже сейчас он убежден в этом. И с того дня он перестал бояться смерти, что в дальнейшем оказало большое влияние на его жизнь.)

Боль начала усиливаться, сжимая его раскаленными клещами. Он уже желал смерти, так как мучения стали невыносимыми, но не мог умереть, потому что измученное сознание никак не желало погрузиться в спасительное забытье. Торнхилл дала ему еще морфия.

А вечером вырвался загнанный внутрь шок, и Бадер потерял сознание, провалявшись целых два дня. Его мать и Сирила Бэрджа попросили держать постоянную связь с госпиталем. Джойс весьма мрачно смотрел на перспективы. Торнхилл время от времени переворачивала его в постели, чтобы избежать пролежней. Для нее и других сестер битва за жизнь молодого человека стала чем-то личным. Обычно они относились к пациентам более безразлично, но здесь был несколько иной случай. Он казался слишком молодым и симпатичным, чтобы умереть, и все спрашивали о его состоянии. На второе утро она с помощью другой сестры переворачивала искалеченное тело, когда он вдруг сел и поцеловал ее, после чего снова потерял сознание. Торнхилл окаменела от изумления. «Не сказать, чтобы уж совсем без сознания», — ехидно прокомментировала напарница. Торнхилл приподняла Бадеру веко, однако он действительно был без сознания.

Позднее Джойс, который услышал от сестер об этом происшествии, пришел с осмотром. Он спросил, подает ли пациент какие-то другие признаки жизни. Торнхилл, которая испытывала легкое замешательство, не ответила. Тогда Джойс посмотрел на нее и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

«Но, говорят, у вас тут утром что-то было?»

Во второй половине дня Бадер очнулся, но ему снова вкололи морфий, и он провел в наркотическом полусне еще два дня. Несколько раз по ночам наступали моменты просветления. Он сознавал, что молодая сиделка поит его, поднося чашку к губам. Каждый раз, когда Бадер открывал глаза, ему казалось, что она склоняется над ним. И он думал, что она прекрасна.

Но постепенно шок прошел, и Бадер вышел из комы. Морфий помог утихомирить боль в ноге, а лицо перестало быть мертвенно-серым, хотя все еще оставалось каким-то восковым. Глаза были обведены черными кругами. В тот день Торнхилл перевязывала его. Когда отрывались пропитанные кровью бинты, он жалобно стонал. Сестра наклонилась над Бадером так, чтобы он не смог заметить, —что у него ампутированы обе ноги. Казалось, весь госпиталь беспокоит одна мысль — что произойдет, когда он это обнаружит. Торнхилл опасалась, что Бадер узнает это сам, и тогда новый шок может убить его.

На следующий день он поморщился, когда Торнхилл меняла бинты, и спросил:

«Как они там?»

«Сейчас!» — подумала она. Сказать как можно осторожнее. И сестра несколько прямолинейно сообщила:

«Ладно. Они отрезали одну в тот же день. Вторую пришлось ампутировать ниже колена через пару дней, когда начался сепсис. Не беспокойтесь. Такие сильные люди, как вы, могут выдержать все. Сейчас научились делать очень хорошие протезы».

Она нервно ждала реакции и была страшно удивлена когда Бадер спокойно заметил:

«Я предполагал это».

Он держался совершенно спокойно, и сестра лишь гадала, как он это узнал. На самом же деле Бадер ничего не знал раньше, не узнал и сейчас. Он слышал ее слова, ответил автоматически, однако смысл не дошел до его затуманенного сознания. Он все еще ощущал свои ноги. Это было странное ощущение, однако он мысленно даже шевелил отсутствующими пальцами. Эти фантомы уносили Бадера в нереальную страну грез, где в снах случается все, что угодно. Человек может потерять ноги, но продолжать ходить.

Немного позднее в тот же день к нему пришел Сирил Бэрдж. Левая нога снова начала беспокоить Бадера, и он в отчаянии произнес:

«Почему она болит так сильно? И почему они не отрезали ее, как вторую ногу?»

Бэрдж не решился сказать ему правду. Бадер все узнал только на следующий день, и то почти случайно. Действие морфия закончилось, и от боли его мозги начали соображать чуточку лучше. В этот момент у него находился майор Уоллет, пришедший проведать раненого. Бадер сказал ему:

«Все нормально, сэр, только моя левая нога дьявольски болит».

«Я полагаю, она и должна немного болеть», — сказал с сочувствием Уоллет.

«Но я уже начинаю хотеть, чтобы и ее отрезали, как правую, чтобы она вообще не болела, — проворчал Бадер. — Она меня замучит до смерти».

«Ты действительно хочешь, чтобы ее отрезали?» — удивился Уоллет.

«Я согласен на что угодно, только бы она перестала болеть».

«Но ты можешь пожалеть, что ее нет, когда она перестанет болеть».

«Я не знаю, чего я буду хотеть, если она перестанет болеть. Все, что я знаю — мне чертовски плохо. И я был бы только рад, если бы ее не было».

Сидящий рядом с кроватью Уоллет подался вперед, оперся локтями о колени и тихо сказал, с ужасом ожидая взрыва:

«Дуглас, а ведь они ее действительно отрезали».

Бадер услышал, что ему говорят, но, оглушенный морфием и болью, не осознал значение слов. Его беспокоила только боль и ничто другое. Он лишь тупо спросил:

«Ладно, тогда почему она так болит?»

Это потрясло Уоллета, и он перевел разговор на нейтральную тему — последние события в эскадрилье, хотя при этом не сказал, что большинство летчиков полагали, что лучше бы Бадер погиб на месте.

Всю горечь потери обеих ног Бадер осознал не в какой-то определенный момент или день, или даже неделю. Эта мысль укрепилась в его сознании как-то постепенно, что было самым милосердным вариантом. По сравнению с оглушающей болью всякие там размышления уходили на второй план. И только когда боль ослабевала, он принимался размышлять о настоящем, совершенно не задумываясь о будущем. Вечером того же дня к нему зашел Джойс и сказал:

«Мне жаль, старина, но пришлось отрезать вам вторую ногу ниже колена. Я не мог спасти ее. Вам еще повезло, что вы до сих пор живы».

«Все нормально, сэр. Я приделаю себе ноги подлиннее. Всегда мечтал быть чуточку выше», — ответил Бадер.

На следующий день, под Рождество, пациент снова чуть не умер. Джойсу пришлось перевезти его на целых 100 ярдов из госпиталя в Гринленд, частный санаторий, находящийся на территории госпиталя. Там его поместили в отдельную небольшую палату с окном на лужайку, обсаженную деревьями. Занавески, мягкие кресла, книжные полки создавали в палате домашнюю уютную атмосферу, отличающуюся от больничного деловитого холода. Однако врачам понадобилось целых 20 минут, чтобы привести Бадера в сознание. Теперь уход за ним был поручен новой девушке — Дороти Брейс. Она была маленькой хохотушкой с ласковыми, умелыми руками.