К моменту свадьбы мачехе Карузо исполнился сорок один год. Детей у нее не было, и всю неизрасходованную потребность в материнстве она перенесла на детей второго мужа. Она была терпелива и внимательна, и дети вскоре очень привязались к ней. Правда, младший брат Эррико, Джованни, отличавшийся нелегким характером, часто ссорился с ней (что, кстати, продолжалось до самой смерти Марии Кастальди).

Пока у Эррико шла мутация голоса, он по совету друзей не пел и, к радости отца, трудился на фабрике. Но вот настал момент, когда молодой человек решил попробовать голос. С волнением он обнаружил, что у него теперь тенор. Хотя… тенор ли?

— Вскоре после восемнадцатилетия я столкнулся с проблемой, какой у меня голос: тенор или баритон?[52] — рассказывал певец.

Ответить на этот вопрос точно не мог никто. Требовалось время, чтобы понять, в чем было своеобразие его голоса, и выбрать соответствующий путь развития. К слову сказать, аналогичная проблема знакома многим вокалистам, в том числе и таким признанным, как, например, Маттиа Баттистини и Титта Руффо — они тоже в свое время не могли определиться, какой у них тип голоса (оба сделали выбор в пользу баритона). Мы же обратим внимание на следующее: по всей видимости, своеобразный тембр голоса Карузо, его темная «баритональная» окраска и крепкий нижний регистр были не приобретенными, а «природными». Со временем его голос еще больше «темнел», и в конце его вокальной карьеры он по звучанию был даже более похож на баритон, нежели голоса таких его современников-баритонов, как Антонио Скотти и Джузеппе де Лука. Споры о том, какой у Карузо голос, баритон или тенор, не утихают до сих пор, и каждая из сторон приводит вполне разумные аргументы в свою пользу.

После мутации голоса Карузо начал подумывать об оперной карьере, однако планов покорить мир у него не было и в помине. Амбиции юноши были достаточно скромными. Пределом его мечтаний было стать солистом неаполитанского театра «Сан-Карло». Позднее он признавался:

— В юности я был склонен, скорее, недооценивать свои вокальные возможности…

Голос Эррико в те годы был несильным, но красивого тембра. Выступления в церковных хорах принесли ему некоторую популярность как вокалиста, и он зарабатывал «королевскую» для семьи сумму: десять лир за участие в одной службе, которых в день могло быть и несколько (для сравнения: рядовой рабочий получал в то время в Италии чуть меньше двух лир вдень).

Помимо пения в церквях Карузо часто выступал в небольших кафе — как в самом Неаполе, так и окрестностях. Посетителям нравился голос юноши, и они обычно не скупились на чаевые. Некоторые советовали ему заняться пением профессионально. Как-то субботним вечером к Эррико подошел некий господин и сказал, что тот неправильно поет, и предложил позаниматься с его братом, вокальным педагогом. Эррико принял предложение, но после одиннадцати уроков у маэстро он понял, что этот метод губителен для его голоса, и прекратил занятия — несмотря на неопытность в подобного рода делах, Карузо все же обладал неплохой интуицией.

Летом 1891 года друг Карузо, пианист, предложил ему выступать в небольшом кафе «Рисорджименто», находившемся на пирсе. Почти каждый пирс тогда имел круглую платформу — ротонду, на которой мог разместиться небольшой оркестр. Под аккомпанемент приятеля Карузо пел неаполитанские песни. Именно здесь произошла встреча, коренным образом изменившая всю его жизнь. Один из отдыхающих молодых людей пришел в восторг от пения Карузо и решил с ним познакомиться. Эдуардо Миссиано — так он представился — поинтересовался:

— Эррико, ты занимаешься с кем-нибудь из вокальных педагогов?

— Синьор, я не могу позволить себе такую роскошь. У меня нет для этого денег…

Миссиано, происходивший из богатой семьи, не очень хорошо понял, о чем идет речь. Он продолжал настаивать на том, чтобы Карузо вместе с ним сходил к его педагогу Гульельмо Верджине. Сам Миссиано обладал довольно скромным баритоном, однако, занимаясь у Верджине, делал определенные успехи. Карузо загорелся идеей позаниматься с известным в Неаполе педагогом и вместе с новым знакомым отправился к его учителю.

Прослушивание было коротким. Маэстро Верджине сказал, что у Эррико чересчур слабый голос, который вряд ли будет слышен со сцены. Он добавил, что голос юноши напоминает ему ветер, свистящий сквозь оконные щели…

— Маэстро, я уверен, что вы ошибаетесь! — возразил Миссиано. — Послушайте его голос в другое время.

— Хорошо, приходите через восемь дней, — неохотно согласился Верджине[53].

После второго прослушивания маэстро согласился заниматься с Эррико. Однако предупредил его, что не стоит особо обольщаться. Голос молодого тенора не вызывал у него поначалу ни малейшего интереса. Таким образом, представление, запечатленное в фильмах о Карузо, что он с первых же шагов на вокальном поприще поражал всех, в том числе и своего педагога, каким-то феноменальным голосом, — не более чем миф. Можно сказать, что в этом случае, скорее, нашла воплощение известная библейская фраза — отброшенный строителями камень оказался краеугольным. Один из самых безнадежных, как долго полагал маэстро Верджине, учеников стал самым великим тенором своего времени и одним из самых известных людей в мире.

Поскольку у Эррико не было возможности платить за уроки, маэстро составил контракт, в соответствии с которым молодой человек должен ему отчислять 25 процентов от дохода в течение «пяти лет фактического пения». Неопытный в подобного рода делах, Карузо не обратил внимания на двусмысленность формулировки и документ подписал. После этого ему разрешено было присутствовать в классе маэстро Верджине и наблюдать, как тот занимается с другими студентами. Из всех качеств певческого голоса маэстро Верджине предпочитал силу и звучность, поэтому отбирал для обучения молодых певцов, которые соответствовали этому критерию. Позднее Карузо признавался:

— У маэстро было много учеников и среди них были голоса, звучащие куда сильнее, нежели мой…

В то время когда Карузо посещал маэстро Верджине, тот всем ставил в пример тенора по фамилии Пунцо, отличавшегося на редкость сильным голосом. Маэстро предсказывал ему блестящую карьеру и даже сосватал свою дочь за эту будущую, как ему казалось, знаменитость. Карузо с улыбкой вспоминал:

— Пунцо ходил всегда такой важный, надутый, разговаривал со всеми свысока. В общем, болван был первостатейный…[54]

Завидуя вокальной мощи Пунцо, Карузо форсировал свой голос, стараясь придать ему как можно больше мощи. Но после подобных попыток он на какое-то время вообще терял способность петь:

— Верджине мой голос не интересовал. Тем не менее некоторым полезным вещам он меня научил. Например, маэстро настаивал на необходимости естественного, «природного» звука. Помню, он подчеркивал: «Не давайте публике видеть, что пение для вас — работа; голос должен звучать непринужденно и легко». Следуя этому совету, я начал понемногу делать успехи. Перестал форсировать звук и пел так, как было предписано самой природой. Это было правильным решением. Но мне еще явно недоставало звуковой мощи. В первые месяцы занятий с маэстро Верджине я по-прежнему оставался тенором с «голосом ветра, свистящего сквозь оконные щели»…[55]