Мистер Ренсимен оказался человеком старых убеждений, или, как сказали бы нынешние радикальные феминистки «свинским мужским шовинистом». Когда, через пятнадцать минут после начала интервью, на столе появилась бутылка ракии, американец не мог позволить женщине его перепить. Он удивленно смотрел на сумасшедшую Люси Рэдфорд, хлопал глазами, тихо вздыхал, но когда она наполняла свой стакан на две трети, позволял ей налить ему почти до краев. Ужас Ренсимена многократно возрос, когда он увидел, что девушка пьет стакан до дна. Мистер Ренсимен не знал, что имеет дело с дамой, способной приговорить с парой друзей на ночной кухне две бутылки водки, иначе он сам не пил бы до дна, думая, что это в последний раз.

Том стоял наготове за дверью. Если бы интервью-попойка затянулось, он был готов войти в любой момент и не очень жестоким ударом по голове окончательно уложить отдыхать репортера. Но подобное вмешательство не потребовалось. Из комнаты вышла Даша, с уже покрасневшим носом и тяжело вздохнув, сказала.

— Готов. Принимай имущество.

В то время, пока Том рассматривал документы американского репортера, ему доложили, что проблема шофера тоже решена. С беднягой не церемонились. Сперва его сурово спросили: как смеет он, будучи сербом, хотя не боснийским, а белградским, уклоняться от защиты своего народа, став извозчиком продажного американца репортера. Потом, в порядке подтвеждения патриотических чувств, ему приказали выпить за Сербию. Когда несчастный шофер попытался выяснить, почему собутыльники наливают себе стопки, а ему — полноценный стакан, следовало резонное объяснение: люди проливают кровь, а тебе лень выпить водки.

За Родину полагается пить до капли, поэтому водитель мистера Ренсимена сейчас тоже лежал пластом, неподалеку от своего нанимателя. Один из бойцов с характерной для его нынешнего занятия именем — Воин, согласился стать временным шофером, выдавая себя за хорвата. Для этого он, в порядке тренировки, несколько раз перекрестился по-католически.

Павлу пришлось сложнее. Правда, строение лица у него и Роберта Ренсимена были похожие, а четырехдневная щетина надежно прикрывала более узкий подбородок. На всякий случай, он опустил бейджик Ренсимена в чашку с кофе и не обтер, дав обсохнуть. Еще, чтобы походить на пьяного америкоса, Том выпил залпом полстакана ракии. Ничего другого он не придумал, да и времени не было.

Один из ополченцев, так до конца и не осознавших смысл затеянной интриги, но желающий помочь командиру, нашел в школьном спортзале американский флаг. Именно он и был поднят над машиной, едва она выехала из-за холма, на котором остался последний сербский пост. Напоследок Том приказал солдату, оставшемуся за спиной, дать вдогонку автоматную очередь и постараться прострелить полотнище. Приказание было исполнено, причем излишне дотошно: одна из пуль задела крышу автомобиля.

«Нетралку» они миновали за пятнадцать минут — можно бы и быстрее, но машина ехала в полной темноте. Старый «Мерседес» приблизился к куцей рощице, когда ему приказали остановиться. Впрочем, Том еще за несколько секунд до этого обнаружил в кустах двоих затаившихся врагов. Один из боснийцев, высокий парень, буквально вцепившийся в «Калашников», встал и направился к машине.

Шофер встретил его интенсивной скороговоркой на сербском — похоже, объяснял причину появления. Чуть позже Том понял, что пора вмешаться. Он приоткрыл дверцу и обратился к боснийцу по-английски, насколько хватало возможностей.

— Я американский репортер. Я очень люблю дело независимости боснийских мусульман. Я хочу увидеть знаменитого командира Джерван-хана. В нас стреляли сербы.

Теперь боснийцев было уже трое. Они сбились в кучку и ожесточенно показывали пальцем на машину, видимо, не зная, что делать. Видя это Том взял игру на себя.

— Садись в машину, — сказал он, указывая на одного из парней, который был растерян больше других.

Солдат удивленно посмотрел на него, но повиновался. Он примостился на заднем сидении, по-прежнему держа в руках автомат. Том чувствовал, что дуло направлено ему в затылок и молился, чтобы оружие оказалось на предохранителе, а дорога — не слишком тряской.

Теперь машина ехала медленнее. Провожатый несколько раз указывал шоферу правильное направление. Кроме этого, он приказал выключить дальние фары. Том надеялся, что Воин сможет запомнить путь, по которому они направлялись во вражеский штаб.

Впереди мелькнуло несколько малозаметных огоньков — вражья маскировка была на высоте. Потом машина остановилась перед одним из зданий, приличном особняке, который война явно обошла стороной. С двух сторон как из под земли вынырнули двое часовых и буквально засунули стволы автоматов в окна машины. Это были уже явно не мобилизованные студенты, а крепкие уверенные бородатые ребята.

— Хэлло, боец ислама, — с американской бесцеремонностью сказал Том и слегка ухватившись за дуло отстранил его, постаравшись при этом выдохнуть как можно больше недавно выпитой ракии. — Я журналист из Вашингтона и должен увидеть отважного Джерван-хана. Сербы боятся его как свиньи ножа. В Сараево мне сказали, что только он может лучше всех рассказать о войне.

Момент был критический, Том, не обладая ни каплей телепатических способностей, почувствовал, как в голове часового вспыхнуло и погасло желание дать очередь в упор. Но часовой не сделал этого. Он отступил на шаг и спросил по-английски (Том радостно отметил, что этот язык дается бородачу еще хуже, чем ему).

— Ты кто и зачем тебе Джерван-хан?

Том вынул из бардачка уже приготовленное удостоверение, бейджик, еще какую-то справку и протянул часовому. «Направит фонарь, вся затея с кофе пропадет», — подумал Том.

Но фонаря у часового не было. Он нагнулся к машине и взглянул на документ внутри освещенного салона. Было непонятно, к какому выводу пришел часовой, но он вернул документ Тому, закинул автомат на плечо и исчез в темноте. Его напарник остался и его оружие было по-прежнему направлено на Павла. Впрочем, напряжения уже не чувствовалось, часовой просто следовал инструкции.

Минут черед пять перед машиной показался высокий, подтянутый парень в новеньком камуфляже. Том сразу сообразил, что ползать по земле в этой форме парню не приходилось не разу.

— Я очень сожалению, мистер Ренсимен, — сказал он почти без акцента, но очень натужливо, будто на экзамене, — сейчас слишком поздно. Джерван-хан с удовольствием встретится с вами завтра утром («После того, как порежет на части русского пленного», — подумал Том).

Начало контакта оказалось успешным. Пора было идти ва-банк.

Для начала Павел направил фары на стену дома. Потом он дал длинный, чуть прерывистый гудок (Воин от неожиданности слегка вздрогнул) и возмущенно крикнул парню, то ли адьютанту, то ли секретарю Джерван-хана. На этот раз Том уже кричал по сербски, не боясь акцента.

— Я гражданин США. В моей стране уже начался рабочий день. Редакция ждет интервью. Я думал только сербы презирают Америку (пришлось выглянуть из машины и указать на простреленное полотнище). Со мной нельзя так обращаться. Мне сказали, что Джерван-хан очень любит журналистов. Я хочу, чтобы это было правдой.