…Годы все память калечили,

Но, помню, была зима.

Руки свои на плечи мне

Ты положила сама.

И не было ближе тебя тогда

В стылой ночи городской.

Шептала, что будешь любить всегда

И будешь всегда со мной…

— Продолжал наигрывать приемник мужскую рыдалку в стиле «а ля Таня Буланова», а Лена вдруг вспомнила, как обиделся Петр в квартире ее бабушки тогда, после выпускного бала, услышав предложение пойти в гости к Вадьке. Тим вдруг раскричался, что она только и думает об этом… даже после первой ночи любви. Оскорбленная Лена в ответ наговорила однокласснику кучу гадостей и выставила его за двери («не надейся, не умру без тебя!»), а сама осталась одна оплакивать ушедшее девичество и, попутно, застирывать постельное белье. Как давно это было!…

…А утром, сказав «До свидания»,

Ушла на пятнадцать лет.

Тихо, без слез расставания:

Просто была и нет.

А я все стоял растерянно,

Глядя любимой вслед.

Не думал, что жизнь потеряна,

А не пятнадцать лет…

— Слушай, — вдруг решился Тим, — давай все бросим и уедем вместе? Прямо сейчас. У меня «бабки» есть, не пропадем. Только сразу, чтобы ты не передумала, как тогда…

Но Лена только медленно покачала головой: «Извини, я не могу».

— Ну, почему «не могу»? Я же вижу, что тебе здесь плохо, — горячо принялся убеждать женщину Петр, — поверь, милая, тебе… нам надо уехать. Немедленно!.. ты ничего не понимаешь…

— Я не могу, — Лена старалась придать голосу твердость и, чувствуя, что еще немного и она, правда, согласится на сумасбродное предложение одноклассника, вдруг будто отрезала, напомнив ему старинную присказку, — постель, как говорится, еще не повод для знакомства. У тебя свои дела, а у меня — свои. Не обижайся…

Последнее, что она успела увидеть перед тем, как потеряла сознание — вдруг исказившееся от ярости лицо Тима: «Ду-ура-а!». Потом тяжелый кулак врезался ей в висок…

* * *

…Павел Томаков еще раз, с одного взгляда, пересчитал ящики с тушенкой, стоявшие у стены. Двенадцать штук, не густо. Если учесть, что два придется распределить между дальними постами, да еще не забыть ополченцев, которые привыкли у него кормиться, экономя домашние харчи… Значит, уже завтра опять гонять в Бочанск, требовать пополнения провианта. Еще неизвестно, достанется или нет. Местный комендант, полковник Стебанич может сказать: почему не достал на месте? И придется долго объяснять: в окрестностях деревни Мотрицы осталась только кукуруза, да и то, из-за вражеских снайперов не с каждого поля ее уберешь.

Павел второй день замещал капитана Фоменко. Командир отряда русских добровольцев отправился в Банско-Быстрице, чтобы доктора наконец-то извлекли осколок, засевший в его теле неделю назад. Павел временно командовал интернациональным отрядом из тридцати русских добровольцев и полутора сотен сербских ополченцев — жителей ближайших селений. В зону ответственности отряда входила линия фронта протяженностью в четыре километра, от Славоницы — левого притока Савы и до начала Босанских холмов.

Активных боевых действий не велось больше недели: война ушла к югу. Отряду Павла противостоял мусульманский батальон, сколоченный, в основном, из сараевских студентов. Когда их снимал на телекамеру заглянувший иностранный репортер, они дружно называли себя «добровольцами», когда же их брали в плен, то перед ответом на каждый вопрос заявляли о том, что их загнали в армию насильно. Павел склонялся ко второму варианту.

Несмотря на полуторное превосходство противника в численности, до недавнего времени можно было не беспокоиться. Позиции сербов господствовали над долиной. Если же небольшая вражеская группа и пыталась в этом еще раз убедиться, то бой продолжался до первого легкого ранения у нападавших. После этого радисты полдня развлекались, слушая, как «потурчаны» ругаются в эфире, умоляя прислать подмогу.

Но за последние дни у врага что-то изменилось. Нет, к нему не прислали подкрепление, по крайней мере, большое. Скорее появился новый командир, который навел порядок. Потурчаны начали лучше маскироваться, их разведчики пару раз добирались до сербского расположения, взорвали столб электропередачи и вчера убили часового, не в силах взять живым. Теперь уже командир русского отряда запросил командование о помощи, объясняя, что если противник захочет проникнуть в тыл, то людей не хватит, чтобы его обнаружить. Пока же часть отряда периодически занимала посты на возвышенностях. Чтобы люди не уставали, их меняли через десять часов, привозя и увозя на «джипе».

На душе у командира было неспокойно. Очередная смена выехала час назад, но до сих пор не вернулась. С поста сообщили, что машина еще не приехала. Рации в ней не было.

Конечно, «джип» ехал не по рокадной дороге, вдоль условной линии фронта, а делал большой крюк, заходя вглубь сербской территории. Конечно, Стефан — шофер из местных жителей, мог уговорить начальника этого маленького отряда, заглянуть в ближайшее село за ракией: в Мотрице она кончилась еще две недели назад. Конечно, раздолбанная и заезженная машина могла просто сломаться…

Но… Крюк был не так и велик, ракию можно было бы купить и за полчаса, а пьяница и весельчак Стефан справлялся с любой поломкой и того быстрее. Ко всему прочему, начальником отряда был одноклассник Павла — Петр Тимофеев, проще говоря, Тим….

— Возьми, командир, — радист Гулябко протянул Тому наушники. Сквозь обычный эфирный мусор легко пробился уверенный, чуть хрипловатый бас.

— Здравствуй, шурави. Я Джерван-хан, командир батальона «Зеленый флаг». Я в Банске, от меня до твоей базы три мили.

Невидимый собеседник по-русски говорил четко, но медленно, с ароматным восточным акцентом. Иногда казалось, будто он заглядывает в лист бумаги, лежащий перед глазами.

— Здравствуй, душман, — без промедления ответил Том. — Чего тебе надо? Сдаваться хочешь?

— Не, это ты мне сдаваться сейчас будешь. А не то я тебе устрою концерт в эфире. Твой человек у меня, шурави. Не простой солдат. Он один из вашей машины вылез и моего солдата убил. Он сам тебе расскажет.

Несколько секунд в эфире продолжалась обычная шумиха, затем послышался голос Тима, усталый и тоскливый.

— Х..ня вышла, Паша. Мы решили вдоль реки пройти, «Джип» наехал на дистанцию, сгорел, двое погибли, меня взяли. Я у них в штабе, короче, полный писец. Делай чего-нибудь, Паша.

Речь оборвалась, послышался болезненный стон. Еще одна недолгая пауза и Том опять услышал уверенный голос Джерван-хана.

— Веришь? Теперь слушай. Я с вами уже пятнадцать лет воюю. Я вас из Афгана прогнал, а теперь режу везде. У меня это уже двадцатый шурави, которого я в руках держу. Я их резать умею, как ваши салаги картошку чистить. Уходи из села до 12 ночи, не то, будешь всю ночь слышать, как мы твоего солдата режем. Язык до конца останется, все услышишь.