«Посерьезнее бомб»…

Что ж, Франсуа был прав.

Я признала бы его правым, даже если бы он сказал мне, что трава – лиловая, дважды два равняется девяносто семи, а после зимы наступает сразу лето.

Все дело в том, что я любила его – без логики, без рассудка, впервые в жизни, в последний раз в жизни. Он был моим любовником, братом, сыном… Всеми теми, кого я была лишена; тем, кого у меня никогда уже не будет.

И даже если мне было суждено взойти вместе с ним на виселицу, я не отказалась бы от него. Меня больше не смущала разница в возрасте. Не смущало даже то, что я мало знала о своем возлюбленном: он говорил о своем прошлом неохотно. Из его отрывочных воспоминаний я узнала, что он родился в многодетной семье, что родители не смогли дать ему образование, но он сам добился многого, работая в различных газетах; что воевал, был в плену и два раза пытался бежать. На третий раз побег ему удался. Из неожиданных черт мне в нем открылась религиозность – он с радостью посещал церковь, исповедовался и принимал причастие. Сложившийся между нами стиль общения позволял мне слегка подтрунить над этой его чертой.

– Как относится святая церковь к тому, что ты находишься в незаконной связи с некоторой особой?

– Святая церковь прощает меня. Она знает, что я намерен жениться на этой самой некоторой особе, невзирая на ее излишне острый язычок. И сделаю это, как только мне не нужно будет скрываться от официальных властей. Я уламывал священника обвенчать нас без записи в мэрии, но он уперся и отказался. Я могу его понять, ведь я и без того отяготил его совесть своими невероятными признаниями о подробностях предыдущей ночи…

Я ахнула и слегка шлепнула Франсуа по щеке. Но я не сердилась. Напротив, я чувствовала, что сердце у меня забилось чаще, а щеки горят. Чтобы не выдать своих чувств, я поспешила уйти. Мне нужно было закончить статью – любовь любовью, война войной, а от научной деятельности я не собиралась отказываться. Это было моей надеждой, моим залогом самостоятельности и востребованности.

Выйдя из своего кабинета, я собралась на почту – накануне Франсуа попросил меня отправить кое-какую его корреспонденцию. Но, проходя мимо столовой, я замедлила шаг. В доме было тихо, девочки бегали с собакой по парку. Я услышала приглушенные голоса Франсуа и Рахиль. Вдруг я почувствовала ревность.

– Я почти сделал ей предложение руки и сердца, а она сделала вид, что ничего не произошло…

– Почти? Или сделал?

– Я обозначил свои намерения.

– Ох, Франсуа. Ты не считаешь, что должен был высказаться определеннее?

– Рахиль, я не в силах сейчас разгадывать головоломки. Ты слышала, что произошло? Марсель Райман бросил бомбу в окно машины генерала Шаумбурга…

– Это комендант Парижа?

– Вот именно. И чертовски удачливый комендант, если его вообще не было в машине. Троих офицеров убили, Раймана поймали, вся его группа на грани провала.

– Да, Франсуа. Идет война. И тем не менее, если ты хочешь удержать девушку, тебе придется что-то решить.

– Я хотел сначала узнать ее отношение. Ведь я не пара ей. Посмотри, кто я – и кто она. Ребенком я бегал босиком, не каждый день был сыт. И сейчас я никто. Простой рабочий, простой солдат, а теперь – беглец, призрак! А она? Образованная, состоятельная, красивая дама. Этот дом, автомобили, прислуга. Наверняка за ней ухаживают господа, которые не чета мне. Знаешь, кем я себя чувствую? Уговариваю себя, что это ради борьбы, это за Францию. Сам бы я никогда не взял у Катрин ни одной мелкой монетки. Я сам трудился бы для нее, постарался бы достичь успеха… А что теперь?

– Дитя мое, – в голосе Рахиль слышалась улыбка.

– Ты моя ровесница. Я физически не могу быть твоим ребенком.

– Бесспорно. И все же ты дитя. Скажи, ты ведь совсем не знал женщин?

– Какая ты проницательная.

– О, значит, я права. Так вот. Прекрати морочить голову бедной крошке. У меня кое-что есть для тебя… Я все равно хотела подарить его Катрин, так пусть она получит его из твоих рук.

За дверями послышались шаги, шорох, какой-то треск.

Я поспешила ретироваться.

Садясь в автомобиль, я улыбалась. Глупый мальчишка! Он принял мое смущение за равнодушие. Он полагает, у меня было множество претендентов на руку и сердце, а мое скромное состояние кажется ему вершиной достатка! Глупый, милый мальчишка!

Я вела автомобиль не очень осторожно, и меня остановил патруль.

– Вы пьяны? – недоверчиво спросил меня полицейский. – У вас как-то слишком блестят глаза.

– Мне сделали предложение, – не выдержав, созналась я.

– И вы намерены согласиться?

– Думаю, да.

– Тогда не смею вас задерживать. Примите мои поздравления, мадемуазель.

У меня колотилось сердце. С недавних времен я боялась полиции, боялась ареста.

На почте я отправила бандероль, с трудом выстояв небольшую очередь, а потом поехала навестить мать.

Я застала ее на улице Камбон за работой. Она переделывала для себя костюм, выписанный из-за океана от какой-то новомодной американской портнихи. С полным ртом булавок Шанель мурлыкала какую-то песенку и была похожа на обычную парижскую мидинетку, на самое себя – в прошлом. Перед ней лежала куча модных журналов – американских же. Я заметила, что журналы были напечатаны на очень хорошей бумаге, и обратила на это обстоятельство внимание матери.

– Разумеется. Париж больше не столица мировой моды. Она вот-вот переместится в Нью-Йорк.

Это прозвучало несколько презрительно.

– Впрочем, нужно отдать им должное, они практичны и изобретательны. С начала войны вместо дорогих шляп ввели в моду рисовую соломку, а когда и соломка исчезла – появились платки, шали, тюрбаны! Посмотри вон на той фотографии. Я непременно научусь так же завязывать тюрбан, это, кажется, не так сложно. Мне будет к лицу? Заодно и парикмахера можно будет навещать пореже. А эти сумочки с ремешком через плечо, в которых якобы нужно носить противогаз? Посмотри, ведь они освобождают руки. Я всегда любила, чтобы руки были свободны – так удобнее обнимать, курить, и вообще…

– Кажется, честь этого изобретения принадлежит все же не американцам? Помнишь, перед войной Бальмен изобретал что-то фантастическое: вечернее платье «Оккупация», повседневное «Убежище»… И к ним полагалась такая же сумочка.

– Да, да. А еще были модели костюмов «Ложная тревога» и «Атака». Довольно удачный пиджак с лацканами, но очень неудобная длинная юбка. И шелковая блузка туда вот уж никак не годилась. Кто станет возиться с шелком, когда война? Кто вообще в состоянии достать этот шелк? А вот с сумкой получилось отлично. Идеи носятся в воздухе, надо только уметь их поймать… И американцы справляются с этим лучше, чем кто бы то ни было. Кроме этого зануды Мейнбохера. Ты слышала, он закрыл свой салон и уехал в Америку? Думаю, он еврей, раз сбежал.