Я предал сестру, замечательно…

— А че хошъ, дурачина?

По тому, как Палашка изменила тон и легко пошла на контакт, сразу стало понятно — хорошего не жди. Алина по-настоящему испугалась за Артема, но поделать ничего не могла. Это я тоже видел — как она пытается бороться, но все бесполезно.

— Ну ты голос меняешь, ого! А рожу скорчила — тебе только в ужастиках играть! И гример не нужен.

Хорошо еще, что Артем особо не вглядывался в Палашкино лицо и не заметил горизонтальные зрачки. Иначе бы не потребовал:

— Доказательства давай! А скажи-ка, что у меня в кармане? А?

Палашка как проявилась, так и скрылась. Алина, жалко сморщившись, смотрела на Артема, ничего не отвечая. По виску стекала капелька пота.

— Ну и не знаешь ты ничего, — фыркнул Артем, но снимать не прекратил.

Алина попыталась кивнуть. Но тут Палашка вернулась, не дала обмануть. Опять эта жуткая морда вместо лица моей сестры, опять жабьи глаза и гадкий голос:

— Знаю все, а вот и знаю, а вот и знаю. Подарочек хошъ? На праву алъ на леву?

Я попытался вмешаться, заткнуть Артема, но он воспринимал все как забавную мистификацию, игру, а потому расхохотался радостно и, раньше, чем я успел слово вставить, выпалил:

— A-а, еще и выбирать можно? Ну круто! Давай левую.

— Леву так леву! Ну вот, ну вот, дурачина! Сам вызвал, и вот, и вот! Это тебе, ушастому, не мамкины карманы чистить.

— Ты как узнала? — вырвалось у Артема раньше, чем он успел подумать.

— Ты что, у тети Наты воровал? — не поверил я.

Друг быстро отмахнулся:

— Я только один раз, не хватило на… Неважно. Ну было и было.

Палашка зашлась противным тонким смехом, так не похожим на Алинин:

— Один раз, дурачина! Да каженные три дня. Бз-з-з!

— Да мама мне все равно столько же и дала бы. Всего пятьсот рублей, подумаешь. Она и не заметила.

— Тут полтыщи, там полтыщи, а выходит полторы. А вот, а вот! Потому у бабки своей не крал, не крал с пенсии, заметила бы старая, не мать, а, дурачина? Вот и да! Вот и да! Разоралась бы. Ой, сердце! Ой, караул!

— Да откуда ты все знаешь?

— Дурачина, знаю все! — Палашка мерзко расхохоталась. — А вота ты в автоматы игральные хочешь выиграть, дурачина ушастый?

— Не называй его ушастым. И не играет он ни в какие автоматы, — начал было я.

Но Артем чуть по лицу мне не попал, когда отмахивался как от назойливой мухи:

— Да помолчи ты! Положим, хочу. Да конечно, хочу.

— Так ты еще и играешь? — поразился я.

— Заткнись на секунду, а? — И снова к Палашке: — И что делать нужно? Что за магия?

Палашка следила за нашей пикировкой со злорадным удовлетворением и не вмешивалась, ждала. Я снова предпринял попытку:

— Ты же понимаешь, что даже если выиграешь разок, то это будет самовнушение, а никакая не магия?

— Отвянь. Я уже столько просадил, а это шанс. И вообще-то мне все равно. Главное, чтобы оно сработало.

— А если она тебе скажет зарезать в полночь на кладбище черного козла, зарежешь?

— Если нужно будет, и тебя зарежу.

Он расхохотался, но его шутка мне не понравилась. А вот Палашке пришлась по душе:

— А вот какой, а вот какой. И зарежешь. Ишь, смелый какой. Не пикнешь, когда тебя зарежуть, а? Али молодец среди овец, а на молодца — сам овца? Сначала — ты. Потом — тебя. Бз-з-з! Надо кровушку пустить, а вот, а вот! Хочешь сыграть в ящик?

Возможно, в глубине души Артем что-то понял, но не захотел признать. Или что-то произошло, что он почувствовал, а мы, то есть я, нет. Голос его звучал по-прежнему насмешливо, а вот глаза посерьезнели:

— Ну ты забавная, Алинка. Как все-таки у тебя это выходит? Все знать и голос менять?

— Ты дебил, что ли? Это не Алина!

— Ага, вам в цирке выступать вдвоем. Клоуны-кретины в дебильном цирке.

Я сумел выбить у него из рук телефон. Хотел прервать съемку и на фиг стереть ролик, но не успел: Артем опять схватился за телефон и сосредоточенно копошился в нем.

— Черт, не записалось, что ли, ничего? Ты мне что там натыкал?

— Ничего я не тыкал, дурак.

— Да пофиг! Ну я пошел, полоумная семейка!

И, гогоча во все горло, мой приятель хотел отчалить как ни в чем не бывало. Когда он уже напяливал кроссовки, Палашка внезапно подала голос:

— А в кармане-mo твоем, дурачина, не было ничаво. Пусто, пока Егоркин ключик не потырил. А вот, а вот, а вот потырил! Скрал, скрал, скрал!

Я бы вообще на это внимания не обратил, если бы Артем не полез как-то суетливо в левый карман, вытащил из него мою ключ-флешку, которая ему так приглянулась, и, грубо пихнув мне в руки, не начал оправдываться:

— Ничего я не собирался тырить. Не крал я! Просто решил проверить Алинку, вот и спрятал. Не спрятал то есть, а просто в карман положил. Машинально. Просто забыл, не потырил!

И еще таким тоном, будто я его обвинял, и обвинял напрасно.

Натянул кроссовки и вылетел пулей, хлопнув дверью, напоследок бросил презрительно:

— Полоумные!

Я так и остался стоять в полном обалдении с флешкой в руках. Мне от отца крупно попало бы, если бы она пропала. Я бы стопроцентно решил, что посеял ее где-то. И от мамы тоже влетело бы. Мозги бы полоскали неделю, не меньше. Отец еще и отрабатывать заставил бы. Мама плакала бы, что не ценю дорогие вещи, что мне плевать на их подарки…

Молодец, конечно, Палашка… Но лучше бы ее не было.

И еще я не очень уверен, что Артем так поступил бы, не появись в нашей жизни эта проклятая Палашка и будь Алина по-прежнему Алиной. Раньше же ничего такого не было между нами. Ну, таскал у матери своей, но это как бы из семьи-то не уходило, как бы все равно свое. А у меня — никогда. И Кешку помогал искать.

Хотя я у родителей не стал бы тайком брать. Как-то это гадко. У Артема, может, и были оправдывающие обстоятельства, а для себя я таких не находил.

И он скрывал от меня, что подсел на игры. Наверное, из-за них и воровал. Может, и не знаю я своего друга ни фига, только воображаю, что у нас с ним нет секретов друг от друга. У меня нет, а у него… Хотя… Что я вообще о нем знаю? И так ли я им интересовался все эти годы, чтобы он интересовался мной и моими делами?

Конечно, в свое оправдание я стал вспоминать все его косяки, неприятные, стыдные ситуации, которые, если уж по-честному, есть в истории дружбы у всех абсолютно людей.

Как Артем не поддержал меня в компании, когда все надо мной стали ржать. Я тоже смеялся, чтобы не потерять лицо, хотя самому было отвратно. А приятель хохотал, чтобы показать всем — он не со мной, лузером, он не такой. И выделывался перед девушками, которые тоже переглядывались и изображали, что прячут улыбки.