– Мужик, глаза промой! – проорал я, вталкивая его обратно в дом и захлопывая дверь. Он начал что-то соображать, во всяком случае, в мой адрес больше агрессии не проявлял. Он задвинул стальной засов, стал метаться по халупе, отнюдь не изобилующей предметами роскоши. Похоже, у мужика хорошо сместилась крыша. Дверь уже тряслась, переломилась доска, загородившая оконный проем, образовалась хищная «бомжачья» харя. Мы выстрелили одновременно – и голова урода треснула, как кокосовая скорлупа. Но из двери уже вываливались брусья, в окошко лезли сразу четверо.

– Мужик, чердак есть?! – проорал я, сокращая их количество вдвое. Он ошеломленно кивал, тыкал подбородком куда-то за спину. Из-за печки выбралась некрасивая женщина в заштопанных обносках, принялась метаться параллельно своему мужчине. Она обезумела от страха. У меня имелась прекрасная возможность примкнуть к компании умалишенных, но что-то подсказывало, что в этом случае Бог о нас не позаботится.

– Отступаем, мужик! – крикнул я, хватая женщину в охапку и пятясь к лестнице на чердак. Она вопила что-то бредовое, брызгала слюной, тянула руки к своему мужу. Треснула дверь – я выпустил последние две пули в неугомонную нечисть. Блин, а ведь казалось, что восемнадцать патронов в обойме – это так много! Мужик замешкался лишь на секунду, его уже смели, затоптали, разъяренная нежить накрыла его, как бык овцу. Кровь из прокушенной сонной артерии хлестнула к потолку, нарисовав на нем абстрактный узор! Я швырнул пистолет в бурлящую биомассу, схватил зашедшуюся криком тетку под мышки и забросил на лестницу. Она вцепилась в перекладины, визжала.

– Вверх, чучундра, если жить хочешь!!! – взревел я, отвешивая ей тугую затрещину по костлявой заднице. Она карабкалась, я за ней, а зараженные, отталкивая друг друга, насыщая пространство смрадной вонью, устремились к лестнице. Меня схватили за ногу, и чуть кондратий не хватил – если вцепятся в нее зубами, то прощай, прежний Алексей Карнаш, здравствуй, новый… Описать это чувство кромешной жути невозможно. Долговязый жилистый тип с «крупнозернистой» физиономией уже тянулся к моей конечности обезображенной пастью. На землистой шее у него запеклась короста, от которой, словно трещины по стеклу, растекались подкожные фиолетовые прожилки. Я разглядел эту коросту как нельзя отчетливо. Совсем недавно этот ирод рода человеческого был нормальным мужиком! Я выхватил нож и стал бить его по черепу, представляющему полное собрание засохших рубленых ран! Он орал, дергался, крутил своей шишковатой башкой. Лезвие отскакивало от кости, но как приятно, что этим тварям тоже ведомо чувство боли. И вдруг пробило кожу и провалилось внутрь черепной коробки! А там, как в земле – то пещеры, то провалы. Что у них в головах, интересно, происходит? Он умер на счет раз, свалился кулем к основанию лестницы. Я оттолкнул ногой второго претендента, взмыл по лестнице, прободав лбом плаксивую тетку – она еще цеплялась за ступени. Мы влетели на чердак, как под напором струи из брандспойта! Женщина куда-то откатилась, я очень обрадовался – не будет путаться под ногами. Захлопнул крышку, огляделся. Уродцы уже карабкались по лестнице, а я подтаскивал к люку, кряхтя от тяжести, обросший плесенью верстак с мощной стальной станиной. Они колотились в крышку, трясли ее, но проход им был заказан. Но бились душевно, как бы даже не головами – верстак подпрыгивал. Ради пущего спокойствия я уселся на него сверху, свесил ножки и задумчиво уставился на скоропостижно овдовевшую барышню. Она забилась в щель, свернулась, закрыла лицо руками и зарыдала так, что разбилось даже мое очерствевшее сердце.

Уроды не прошли. Они рычали, издавали сложные звуки, отдаленно (очень отдаленно) напоминающие человеческую речь. Потом внизу стало тихо. Спохватившись, я спрыгнул с верстака и подлетел к чердачному окну. Попыток подняться по отвесной стене никто не предпринимал. Они потеряли к нам интерес. Чаша весов склонялась на сторону защитников города. Люди побеждали уродов – «людей будущего». Стрельба становилась интенсивнее, с чердака просматривались обе улицы – Чкалова и Северная, ставшие ареной главной баталии. Восполнять потери зараженным было неоткуда. Вся толпа, что собралась у города, пошла на штурм. И теперь они пятились, клацая зубами, проделывая замысловатые пируэты. А от лежащих в руинах высоток уже подходили броневики. Шквал огня сметал не только уродов, но и все, что плохо лежало и было ненадежно закреплено. Машины двигались по параллельным улицам, попарно, а за ними приходила в себя пехота, поднималась, шла вперед. Броневики уже были близко. Пулеметчики не церемонились, насыщали разрывной смертью каждый метр пространства, не комплексуя по поводу того, что могут зацепить нормальных людей. С домика, в котором я находился, уже летели щепки! Я бросился к женщине, швырнул ее на пол, накрыл собой – не думаю, что она решила, будто я собираюсь ее насиловать…

День клонился к вечеру, когда я довел несчастную женщину до бывшего здания городской администрации, куда стекались пострадавшие и лишившиеся крова. Сдал ее озабоченным людям, задавленным «общественной нагрузкой», куда-то побрел, говорил с какими-то людьми. Город стоял на ушах! Моя ничтожная личность никого не интересовала. Информация о событиях минувшего дня стекалась в «Комитет по спасению», возглавляемый полковником Гнатюком. Люди рассказывали, будто полковник лично принимал участие в боевых действиях, поднимал пинками и добрым матом струхнувших вояк, кого-то расстрелял – в общем, оттянулся. Возможно, это были и не враки. Полковник Гнатюк – личность азартная, увлекающаяся и со всех сторон противоречивая. Битва завершилась полным разгромом зараженного воинства. Тех, кто не полег под шквальным огнем, оттеснили за пределы улиц, ограниченных частным сектором. А потом подошла с севера боевая техника, и загнанных в ловушку «мертвяков» покрошили на кусочки. Возможно, кто-то выбрался из передряги, но таковых было немного.

Ко второй половине дня объявили всеобщую мобилизацию. Город, а особенно восточные предместья зачищали с особой тщательностью. Обходили все кварталы, осматривали каждую горку развалин. Лежбище израненных уродов обнаружили в одном из подвалов на Красноармейской улице, забросали подвал гранатами. Кого-то отстреливали поодиночке. К пяти часам вечера командиры подразделения докладывали полковнику: город чист. Специальные команды в ОЗК и противогазах свозили трупы зараженных на пустырь за городом, сжигали в котловане. Хоронили людей, которых погибло тоже немало. Плач стоял над восточными секторами Зоны Безопасности. Город лишился не менее полусотни ни в чем не повинных, не умеющих защищаться горожан. Погибли сорок гвардейцев и просто неравнодушных мужчин, рискнувших примкнуть к военным. Мертвых «трупаков» никто не считал, их просто сбрасывали в ямы и поджигали. Вооруженные до зубов отряды рыскали по периметру, латали дыры, сооружали пулеметные гнезда.

Прокатился зловещий слушок, что в подвале неработающей бойлерной на улице ЖКО Аэропорт расстреляли несколько десятков человек – из тех, что были покусаны, но сумели вырваться. Слушок подтвердил жесткий приказ из канцелярии полковника: изолировать всех, кто побывал в опасной зоне, подвергнуть щепетильному медицинскому осмотру. Всех уклоняющихся – расстреливать и сжигать. В этом была какая-то логика военного времени. Сделать все, чтобы губительная зараза не проникла в город! Прокатился еще один слушок – в ближайшее время Зону Безопасности планируют сузить с нынешних шести километров в диаметре до трех – оставив в ней лишь непосредственно город. И в этом имелся резон: меньше расходы, меньше территория – больше эффективность. А при таком раскладе мой самолет, как ни крути, оставался за барьером. Поселяться в городе я не собирался. Сто процентов, что с этого дня полковник начнет закручивать гайки (на что имеет полное право). Да и какого черта! Уже завтра полковник вспомнит о существовании зловредного типа по фамилии Карнаш и страшно обрадуется: отличная возможность отвести душу! Но это будет завтра. В лучшем случае, послезавтра. Сегодня у полковника масса проблем, не имеющих отношения к зловредному типу.