Милтон резко выключил приемник.

— Всего лишь чинк[1], — констатировал он.

— Но это ужасно, — сказала Мэри своим тихим утомленным голосом. — Бедняга.

Милтон посмотрел на Эбби и неожиданно вежливо объяснил:

— Возможно, вы не знаете, что в Австралии довольно жесткие иммиграционные законы. Но время от времени какой-нибудь отчаянный китайский или японский заяц, спрятавшийся на корабле, пытается доплыть до берега. Если он, конечно, не умирает на борту, задохнувшись в каком-нибудь ящике, или от голода, и друзья выбрасывают его за борт. Во всяком случае, тело, плавающее в сиднейской гавани — это обычное явление.

— Тот, другой, был белым, — сказала миссис Моффат, вдевая новую нитку в иголку.

— Его так и не опознали. Какой-то бродяга с Востока, возможно, — Милтон взял кофе у Мэри и сказал более дружелюбно: — Извините за такие неприятные новости. Я только хотел послушать о том, что происходит в мире. Что вы думаете о мистере К., Люк?

Люк очнулся от своих мыслей. Он был так явно погружен в них, что все обратили на это внимание.

— Извините, в последнее время я не очень следил за его делами.

— Счастливец, у вас достаточно своих собственных.

— Интересно, остались ли у него дома жена и орда детишек, — заговорила миссис Моффат без особого энтузиазма, продолжая тему погибшего китайца. — Говорят, у китайцев их много. И теперь будет проблема, если семья захочет похоронить его рядом с предками. Должно быть, он очень хотел пробраться в Австралию, если не побоялся акул. Надо пожалеть этих людей. Говорят, что Австралия — старейший континент в мире, но она предназначена только для белых людей.

— Не забывай об аборигенах, мама, — сказала Лола. — Нужно только съездить в Кросс, если хочешь увидеть разноцветную кожу. Не всех еще китайцев оттуда выдавили.

Люк встал:

— Эбби, нам пора домой, — он окинул взглядом комнату. — Извините, но у нас с ней завтра тяжелый день, я думаю, что у вас тоже.

Он был почти груб, но не выглядел усталым или озабоченным. Он даже не изобретал предлог, чтобы вежливо откланяться. А Эбби более чем готова была идти. Моффаты любезны, но не самая веселая компания в мире. К счастью, надоевшая тема губной помады иссякла. Даже Люк как будто забыл о ней.

Они шли вниз по склону. Ночной воздух был свежим и прохладным. Люк оставил свет над парадной дверью, так что тропинку было хорошо видно. Ночь казалась странно темной. Но что-то изменилось. Только дойдя до двери, Эбби поняла, в чем дело.

— Люк! Лодка исчезла. Джок уехал.

И, правда. Пропал не только желтый квадрат света из окна кабины, но и темный контур лодки, река казалась пустой.

— Какое счастье! — воскликнула Эбби. — Послушай эту божественную тишину. Никакого граммофона. Честно, эта его мелодия сводила меня с ума. И ты помнишь, я говорила, что он приходил сегодня спрашивать насчет работы. Я не знаю, может, я слишком подозрительна, по это не тот человек, которого я бы хотела видеть рядом. Льстивый и в то же время наглый.

— Жаль, что он так беспокоил тебя, — сказал Люк. — Но не будь слишком оптимистичной. Он, возможно, вернется.

— Разве бродяги периодически не переезжают?

— И возвращаются в старые любимые места.

Однако Эбби чувствовала какое-то дьявольское веселье. Они не могли избавиться от Моффатов, но странствующий лодочник не будет досаждать ей какое-то время.

Жаль, что ее настроение не передалось Люку. Он сразу стал каким-то усталым. Его лицо вытянулось, взгляд потух. Эбби спросила с беспокойством:

— Люк, ты плохо себя чувствуешь?

— Все в порядке. Просто устал. У меня был тяжелый день.

— Тогда зачем ты согласился пойти к Моффатам?

— Думаю, мне просто немного жаль их. У них тоже своя трагедия, с Милтоном.

— Тоже? — спросила Эбби. — У кого еще?

— Я просто думал о том бедняге, которого выловили в гавани. Так далеко от дома. Он прошел весь этот путь, чтобы умереть.

— Как трогательно, что ты огорчаешься из-за этого. Не то, что Милтон. Он сказал, что это просто еще один Чинк. Неужели все эти люди думают, что Австралия рай, и рискуют жизнью, чтобы добраться до нее?

— Люди совершают иногда отчаянные поступки по личным причинам, — сказал Люк медленно. — Бывает, не знаешь, что самое худшее: физическая опасность или душевный ад.

— О чем ты говоришь? — спросила Эбби с беспокойством.

Он попытался рассмеяться. Вдруг он обнял ее:

— Забудь, милая.

— Ты сейчас так похож на своего брата. Помнишь тот вечер в моей квартире, когда Эндрю без конца возвращался к вопросу о цветных? А у нас не было настроения вести интеллектуальные беседы. Я им просто восхищаюсь. Как жаль, что его не было па нашей свадьбе.

— И мне жаль.

— Ты давно не слышал о нем? Он действительно на Аляске?

— Он собирался писать работу о первобытном обществе, — сказал Люк. — Он всегда возвращался к примитивному образу жизни и не только в мыслях. Цивилизация двадцатого столетия, по его словам, вовлекла себя в клубок противоречий. Эндрю всегда мечтал выяснить, остается ли еще человеческое сердце духовной субстанцией или это просто мотор. Он часто говорил об этом. Помнишь?

— Да, — тихо сказала Эбби, боясь разорвать невидимую нить понимания, возникшую между ними. Казалось, его отпустила судорога. Лицо Люка смягчилось. Так случалось всегда, когда он говорил о своем старшем брате, которого очень любил и который заботился о нем с того момента, когда они неожиданно осиротели. Люк тогда еще был подростком, Эндрю был единственной семьей Люка до встречи с Эбби.

— Наконец-то у него будет предлог отрастить бороду, о которой он всегда так мечтал, — сказала Эбби. — Держу пари, что она уже огромная. Я ни разу не читала его писем. Как давно ты не получаешь их?

— Около шести месяцев. Не думаю, что на ледяных вершинах очень часто бывает почта.

Эбби хихикнула:

— Не могу представить себе почтальона в красной униформе, пробивающегося сквозь снег. — Она сама себе напомнила о настоящем, заговорив о красной униформе. — Почему я сегодня не надела хлопчатобумажное платье? — простонала она.

— Эбби, перестань думать об этом! Я знаю, что сегодня был не очень приятный день для тебя. Но не держи зла на Австралию. Или на меня.

— На тебя! За что?

— За то, что я оставляю тебя одну.

— Но ты не мог знать, во что я влипну. Ты всегда говорил, что я непредсказуема.

Он наконец улыбнулся;

— Ты такая и есть. Завтра мы докопаемся до истины. Ты мне веришь?