Другие примеры — экономический рост Японии, стран Юго-Восточной Азии, сегодня Китая. В этих случаях мотором была не “частная” инициатива, а большие государственные программы развития, в которых с высокой степенью координации соединялись предприятия разных типов и даже разные уклады. Недавно в Японии опубликован многотомный обзор японской программы экономического развития начиная со Второй мировой войны. В нем говорится, что “Япония отклонила неолиберальные доктрины своих американских советников, избрав вместо этого форму индустриальной политики, отводившую преобладающую роль государству”. Примерно то же самое пишет председатель Совета экономических советников при Клинтоне лауреат Нобелевской премии Дж.Стиглиц об “уроках восточно-азиатского чуда”, где “правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста”, отбросив “религию” рынка.

Да и мы сами видим, что если бы в РФ все отдали в руки частной инициативы, да еще предоставили ей экономическую свободу, то всех нас уже до нитки бы раздели и за рубеж наше рванье отправили.

Глубокая деформация сознания произошла в связи с интенсивным использованием идеологами понятий свобода и демократия. Этим абстрактным и многозначным понятиям придавали значение каких-то реальных сущностей — и ради них ломали устойчивые, необходимые для жизни установления и отношения.

Перестройка началась с того, что были разрушены всякие разумные очертания самого понятия демократии. Из истории мы знали, что такое античная демократия — у нее были вполне конкретные признаки. Затем, на протяжении веков, в разных странах и культурах существовало множество политических режимов и общественных институтов, которые обладали теми или иными признаками демократических отношений (например, казачий круг, сход сельской общины, вече Новгорода). Знали мы и о буржуазной демократии западного общества, специфической политической системе со своими специфическими институтами. И вдруг в сознание стали накачивать образ некой абсолютной демократии вне времени и пространства, которую мы должны немедленно внедрить у себя в стране, ломая прежнее жизнеустройство.

Этот образ стал такой всемогущей сущностью, что нельзя было не только сказать что-то против него, но даже усомниться, задать вопрос. Политики использовали его как дубинку — при том, что это понятие стало наполняться не только разнородными, но прямо взаимоисключающими элементами. Идеологи избегали давать этому понятию связное определение, а люди и не спрашивали — хотя никакого молчаливого согласия относительно смысла этого слова в нашем обществе не было, а значит, его употребление как общеизвестного и однозначно понимаемого термина нарушало нормы рациональности.

В специальной малотиражной литературе указывалось на неправомерность, а часто и на абсурдность использования слова «демократия» в разных контекстах перестройки. Политики не обращали на эти предупреждения никакого внимания. Например, Г.Х.Попов считал, что демократическому движению присущи экстремизм и национализм, что совершенно несовместимо с главными родовыми признаками демократии. Обычным выражением стало тогда «радикальные демократы» — нелепое сочетание двух несовместимых качеств.

Выступая в 1990 г. в МГУ, А.Н.Яковлев поучал: “До сих пор во многих сидит или раб, или маленький городовой, полицмейстер, этакий маленький сталин. Я не знаю, вот вы, молодые ребята, не ловите себя на мысли: думаешь вроде бы демократически, радикально, но вдруг конкретный вопрос — и начинаются внутренние распри. Сразу вторгаются какие-то сторонние морально-психологические факторы, возникают какие-то неуловимые помехи”.

Это заявление по смыслу чудовищное — в сознании, дескать, не должно быть никаких тормозов, никаких “полицмейстеров”, на него не должны влиять никакие “морально-психологические факторы”. Это — утопия освобождения разума от совести, превращения разума в интеллект, утопия создания из разумного человека искусственного гомункула. Устранение из сознания запретов нравственности ради того, чтобы “думать демократически, радикально”, как раз и ведет к разрушению рациональности, ибо при устранении постулатов этики повисает в пустоте и логика, эта “полиция нравов интеллигенции”.

Вот, в 1990 г. на круглом столе по проблеме свободы, организованном журналом “Вопросы философии”, выступил целый ряд видных интеллектуалов. Читаешь, и не верится, что они говорили всерьез — так это не вязалось с очевидной реальностью и логикой. Какие идолы бродили в их сознании!

Выступает доктор юридических наук из Института государства и права АН СССР Л.С.Мамут. Он дает такую трактовку категории свободы: “Свободу уместно рассматривать как такое социальное пространство для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение… Свобода никогда не может перестать быть высшей ценностью для человека. Она неделима. Всякий раз, когда ставится под вопрос та или иная свобода (не о преступниках, естественно, разговор), тем самым ставится под вопрос свобода вообще. Эта истина известна уже давно”.

Допустим, что рассуждение Л.С.Мамута не продиктовано скрытым интересом об ослаблении всех форм “внеэкономического принуждения” на время грядущей приватизации и возникновения необъяснимых финансовых состояний. В таком случае перед нами пример поражения рационального сознания. Уже первая фраза лишает данное понятие свободы всякого смысла, ибо не существует и не может существовать “социального пространства для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение”. Перефразируя Аристотеля, можно сказать, что в таком пространстве могут жить только боги и звери, но, видимо, все же не о них идет речь (во всяком случае, как показали наши «субъекты», речь идет не о богах). Человек возник как существо социальное, обладающее культурой, а культура и есть прежде всего ограничение свобод животного. Эта истина известна уже давно. Экономика (имеется в виду рыночная, а не “натуральное хозяйство”) — вообще недавно возникший способ ведения хозяйства, и до него все виды принуждения были внеэкономическими. Может быть, и свобода возникла вместе с рыночной экономикой? До какой глупости договаривались возбужденные перестройкой интеллектуалы!

Примечательна оговорка, которую вводит правовед, требуя «социального пространства, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение» — «не о преступниках, естественно, разговор». Эта оговорка лишает смысла все рассуждение, ибо преступники возникают именно потому, что в пространстве присутствует внеэкономическое принуждение в виде запретов (законов). Человек становится преступником не потому, что совершил невыгодное действие (нарушил норму экономического принуждения). Он преступил закон, за которым стоит неподкупная сила.

Мысль, будто “свобода никогда не может перестать быть высшей ценностью для человека”, банальна до пошлости и очевидно неразумна, тем более в устах юриста. Мало того, что человечество пережило тысячелетние периоды прямых несвобод типа рабства, и эти несвободы были общепризнанной нормой и образом жизни. И в новейшее время массы людей шли и идут в тюрьму и на каторгу, то есть жертвуют свободой ради иных ценностей — и благородных, и низменных. Кстати, в те же годы, когда проходили подобные круглые столы, единомышленники Л.С.Мамута любили повторять, что “Россия — тысячелетняя раба”, что “в глубине души каждого русского пульсирует ментальность раба” и пр. Выходит, в России изначально поселился особый биологический вид нелюдей, внешне напоминающих человека?