– Он и сейчас здесь живет? – уточнила я.

– У него тут и дома нет, – усмехнулась моя информаторша. – Мать у парня сильно болела, он ей снимал избу Трошиных на весь год, чтобы жила на свежем воздухе. У Ксении была беда с легкими какая-то, не рак, не туберкулез… х… б… х… л… Вот же! Медсестра я, а название забыла!

– ХОБЛ? – подсказала я. – Хроническая обструктивная болезнь легких?

– Точно! – кивнула Олимпиада. – Экая ты умная! Не один год они жили у нас, потом уехали.

– Значит, у Сергея все же были друзья, – пробормотала я, – Майя Трошина и Владимир Николаевич. Фамилию его помните?

– Знаменитая тогда, политическая! – засмеялась Липа. – Такую не забудешь. Маркс! У тебя телефон мигает.

– Ты где? – отрывисто спросил Михаил.

– Беседую с соседкой Джейн, – объяснила я.

– Быстро иди к ней домой, – велел Вуколов, – я нашел Кабанову.

От глагола «нашел» у меня сжалось сердце.

– Она жива?

– Тревожный чемоданчик у меня всегда с собой, я сделал, что мог, вызвал «Скорую». Поторопись, – сказал Миша.

Я встала.

– Олимпиада… э… э…

– Да не люблю я отчество, – отмахнулась хозяйка, – телефон громкий, говорят тебе, а мне слышно. Пошли вместе. Может, и моя помощь понадобится.

Мы быстро оделись, добежали до участка Кабановой, вошли в открытую теперь калитку, дошли до двери дома и очутились в холле.

В нос ударил противный запах.

– Чем воняет? – поморщилась моя спутница. – Гнильем каким-то.

В прихожую из коридора выглянул Вуколов.

– Лампа! Кто это с тобой? «Скорая»?

– Медсестра широкого профиля, – представилась Липа, – а вы машину по какому адресу вызвали?

– По тому, где Кабанова живет, – ответил Миша, – по прописке.

– Ой, нет, надо иначе, – занервничала моя сопровождающая, – дайте телефон.

Я протянула ей свою трубку.

– Алло, – через секунду закричала Липа, – диспетчер, не тот адрес Кабановой дали. Надо улица Рабочая, дом семнадцать. Ага! Официально переулок Октябрьский, но подъезд с другой стороны.

Олимпиада сунула мне мобильный.

– Держи. Где Евгения?

– В гостиной, – ответил Вуколов, – а может, это столовая. Дышите через раз. Главное, по коридору пробраться, в комнате меньше воняет. Давай, Лампа.

Я вошла в полутемное помещение.

– Свет здесь где зажигается?

– Фонарик в айфоне, – хмыкнул Миша, и тут же вспыхнул узкий луч, – любуйся.

– Из чего здесь стены? – удивилась я. – Странные какие-то!

– Около них сложены до потолка пачки старых газет, журналов бог весть за какие годы, самих стен не видно, – вздохнул Миша. – Идите осторожно, пыльно здесь, грязно.

Мы вошли в комнату, которая, возможно, служила столовой. На грязном до безобразия диване лежала Кабанова.

– Матерь божья! – воскликнула Липа. – Ну и бардак! Ну и жуть! А с жадиной что случилось? Тю! Да она спит! Храпит, как всегда! Небось очередной вещий сон Храпунцель видит!

– Кто? – не поняла я.

– Храпунцель, – повторила Олимпиада, – сказка есть про Рапунцель. А у нас Храпунцель. Вещие сны, видишь ли, она видит. Одно время Женька по соседям ходила, говорила:

– Я могу любую проблему решить. Скажите, в чем дело, вечером лягу спать, мне вещий сон привидится, и я буду знать, как вам помочь. Я сновидица-пророчица.

Ага! Нашла дураков. Вещие сны! Никто из деревенских к ней не пошел. А из города ездили, уж не знаю, сны она им свои сообщает, или люди деньги в долг берут.

– Это не храп, а хрип, – прервал рассказчицу Миша, – Кабановой плохо.

– Она может заснуть в автобусе, – не сдалась Липа, – сядет и хр-хр-хр. Поэтому ее и прозвали Храпунцель! Вещие сны Храпунцель! Умора!

– Хозяева, «Скорую» вызывали? – заорал из прихожей женский голос. – Чем у вас тут воняет?

– Сейчас их встречу, – ответил Миша и направился в холл.

– Святые угодники! – продолжала ахать Олимпиада. – Как же человек в таком хламе-грязи живет? Уму непостижимо!

– К синдрому Гарпагона добавился еще комплекс Плюшкина, – пробормотала я, – небось они друзья, ходят парой.

– Ты о чем? – спросила Липа.

В ту же секунду в комнате появились две женщины.

– Ух! – сказала одна. – Елена Николаевна, у нас с вами сегодня просто день собирателей сокровищ! Уже третий вызов подряд в одинаковые норы с накопленным дерьмом.

– Что случилось? – устало спросила доктор.

Миша показал на открытую банку рыбных консервов на столе.

– Мы с Евлампией приехали сюда по делу, договорились о встрече. Хозяйка нам не открыла. Мне это не понравилось, я вскрыл замок на калитке, потом запоры на двери дома…

На лице врача появилось выражение изумления.

Я вынула удостоверение и показала ей.

– Мы не воры.

– Детективное агентство, – кивнула Елена Николаевна, – все ясно.

– Я вошел в комнату, хозяйка лежала грудью на столе, – продолжал Миша, – она определенно ела эти консервы. Рыбные. Учитывая пейзаж, наверное, купила их где-то по скидке.

Я открыла холодильник.

– Да он отключен, тут пустые пакеты из-под молока складированы.

– Может, она на улице продукты хранила, – предположила медсестра, роясь в железном чемоданчике. – Просто эпидемия! Третий больной сегодня такой безумный накопитель.

– Что-то ей вводили? – осведомилась врач.

Миша открыл свою тревожную сумку.

– Вот. Это у меня всегда при себе, я эксперт-патологоанатом, имею высшее медобразование.

– Хороший набор, коллега, – позавидовала Елена Николаевна, – у нас такого нет. Все грамотно сделали. Пока я осматриваю больную, вы документы ищите.

– Непростая задача, – хмыкнула я.

– Катя Ефимова частенько к Евгении ходила с просьбами, – вздохнула Липа, – так она говорила, что та паспорт держала в буфете.

Миша подошел к серванту, выдвинул пару ящиков и обрадовался.

– Точно. Все аккуратно сложено.

– Вот и славно, – сказала Елена Николаевна, – мы ее забираем. Поможете нам больную вынести? На вид она некрупная, но человек без сознания всегда очень тяжелый.

– Конечно, – в один голос пообещали мы с Вуколовым.

Потом Миша добавил:

– Могу на руках оттащить, я ее легко на софу перенес.