– У вас есть идеи по поводу той опасной передряги, в которую попал ваш отец?

– Тогда я подумал, что он решил снова открыть свою фирму, хотя я был категорически против. Мы даже повздорили. К тому же мама мне рассказала о папиной связи с какой-то женщиной, которая стоила ему слишком дорого…

– Постойте. То есть вы были уверены, что помощь, которой просил ваш отец, заключалась в деньгах. Вы думаете, он хотел просто одолжить у вас?

– Если честно, то да.

– И вы не вмешались, несмотря на тревожный тон письма?

– Ну, видите ли…

– Вы хорошо зарабатываете, доктор?

– Не жалуюсь.

– Удовлетворите мое любопытство: зачем вы показали мне письмо?

– Потому что в свете папиного убийства я иначе взглянул на события. Письмо может быть полезным в расследовании.

– Нет, вряд ли. Возьмите его и бережно храните. У вас есть дети, доктор?

– Да, сын Калоджерино, ему четыре года.

– Желаю вам никогда не нуждаться в его помощи.

– Почему? – Антонио Лапекора был сбит с толку.

– Потому что если яблоко от яблони не далеко падает, то на вас наплюют.

– Да что вы себе позволяете?

– Даю вам десять секунд, и если не исчезнете – я найду повод вас арестовать.

Доктор скрылся в такой спешке, что опрокинул стул, на котором сидел.

Аурелио Лапекора в отчаянии просил помощи у собственного сына, а тот предпочел улететь от него за океан.

Еще тридцать лет назад Вилласета состояла из пары десятков домов, даже лачуг, по десять с каждой стороны муниципальной дороги Вигата-Монтелуза. Во времена экономического бума и строительной лихорадки (на которой, кажется, стоит наше государство; надо бы и в конституции записать: «Италия – республика, основанная на строительных работах»), пришла дорожная белая горячка, отчего в Вилласете ныне пересекаются три шоссе и одна скоростная автомагистраль, а также находится так называемая «развязка» двух провинциальных дорог и трех дорог между провинциями. На некоторых из них неосторожного путешественника поджидает сюрприз: после нескольких километров живописного пути мимо выкрашенных в красный цвет заграждений, означающих, что здесь были убиты судьи, следователи, полицейские, финансисты и даже тюремные охранники, турист оказывается на склоне холма, настолько пустынного, что вряд ли на него когда-нибудь ступала нога человека. Другие дороги обрываются на берегу моря, упираясь в полоску белого мелкого песка. И насколько видно глазу – ни одного дома и ни одного корабля на горизонте, что неминуемо приводит к развитию у заезжего путешественника синдрома Робинзона.

Вилласета, следуя врожденному инстинкту, заставляющему здешних жителей выстраивать дома в ряд по обочине любой дороги, вскоре превратилась в городок с длинными улицами, напоминающий лабиринт.

– Пойди отыщи эту улицу Гарибальди! – взвыл сидевший за рулем Фацио.

– Где самая дальняя окраина Вилласеты? – спросил комиссар.

– На дороге в Бутеру.

– Поехали туда.

– Откуда вы знаете, что улица Гарибальди в тех краях?

– Не спорь.

Он знал, что не ошибется. Будучи очевидцем «экономического чуда», он помнил, что незадолго до него улицы в центре любого городка назывались в честь долгой памяти отцов объединенной Италии (Мадзини, Гарибальди, Кавура), в честь старых политиков (Орландо, Соннино, Криспи) и классиков (Данте, Петрарки, Кардуччи, реже – Леопарди). После бума топонимика изменилась: отцы основатели, старые политики и классики переселились на окраину, в центре теперь расположились Пазолини, Пиранделло, Де Филиппо, Тольятти, Де Гаспери и непременно Кеннеди (имелся в виду Джон, а не Боб. Хотя в одном городишке, затерянном в горах Неброди, Монтальбано случилось побывать на площади «Братьев Кеннеди»).

Комиссар оказался прав, но лишь отчасти. Он угадал, что на дорогу в Бутеру выселили из центра исторических знаменитостей. Но просчитался, потому что улицы в этом, с позволения сказать, квартале были названы не в честь отцов основателей, а, бог знает почему, в честь Верди, Беллини, Россини и Доницетти. Отчаявшись, Фацио решил спросить дорогу у старика, правившего груженной хворостом повозкой. Тащивший ее осел не соизволил остановиться, и Фацио пришлось, поравнявшись с ним, ехать на минимальной скорости.

– Извините, а где здесь улица Гарибальди?

Старик, казалось, ничего не слышал.

– Улица Гарибальди? – повторил Фацио громче.

Старик обернулся и зло уставился на приезжего:

– Улица Гарибальди? Вы произносите имя Гарибальди, когда на нашей земле такой бордель? Какая там улица! Вот бы сам Гарибальди вернулся и надрал задницу этим ублюдкам!

Улица Гарибальди в конце концов нашлась: она граничила с желтым необработанным полем с редкими зелеными вкраплениями завядших грядок. Дом семьдесят оказался лачугой из неоштукатуренного песчаника. Всего две комнаты: в нижнюю вела низенькая дверь рядом с окном, во вторую нужно было подниматься по наружной лестнице. Фацио позвонил в дверь, и вскоре ему открыла старушка в поношенном, но чистом халате. Увидев гостей, она выпустила длинную очередь арабских слов, часто прерываемую кивками.

– И вам добрый вечер! – ответил Монтальбано, теряя терпение (на небо вновь набежали тучи).

– Постойте, постойте, – сказал Фацио, выставив вперед ладонь – этот жест понятен на любом языке. Старушка поняла и сразу замолчала.

– Ка-ри-ма? – выговорил Фацио и, побоявшись, что недостаточно четко произнес имя, повилял бедрами и погладил себя по воображаемым длинным волосам. Старуха рассмеялась.

– Карима! – сказала она и пальцем указала на верхнюю комнату.

Они поднялись по наружной лестнице: впереди Фацио, за ним Монтальбано, старушка замыкала шествие, выкрикивая непонятные слова. Фацио позвонил, но никто не ответил. Старушка заговорила еще громче. Он снова позвонил. Старушка решительно отодвинула комиссара, прошла вперед, оттеснила Фацио от двери и, подражая ему, повиляла бедрами, пригладила волосы, жестом показала, что женщина ушла, а потом опустила правую ладонь, показывая кого-то невысокого, растопырила пальцы, и повторила жест «ушел».

– У нее был ребенок? – удивился комиссар.

– Она ушла с пятилетним сыном, если я правильно понял, – подтвердил Фацио.

– Мне нужны подробности, – сказал Монтальбано. – Позвони Страньери в Монтелузу, пусть пришлет кого-нибудь, кто говорит по-арабски. Как можно скорее.

Фацио стал спускаться по лестнице, старуха, продолжая что-то ему вещать, пошла следом. Комиссар присел на ступеньку, закурил сигарету и замер, словно ящерица на солнышке.

Бускаино, полицейский, знающий арабский, так как родился и прожил в Тунисе до пятнадцати лет, подоспел минут через сорок пять. Старушка поняла, что приехал человек, говорящий на ее языке, и незамедлительно изъявила желание помочь.